Жизнь взаймы

Долорес рассмеялась. — Он прав, так и есть. — вступился Хольман. — Всегда опасно то, что не можешь делать как следует.

— А если можешь? — с интересом спросила Лилиан.

— Тогда это ещё опасней, — ответил Клерфэ. — Начинаешь вести себя легкомысленно.

Они вышли на улицу, чтобы посмотреть, как лыжники с факелами будут спускаться с горы. Хольман, Шарль Ней, Мария Савини и Долорес пытались ускользнуть от Далай-ламы, пробираясь сквозь толпу собравшуюся перед хижиной. Лилиан и Клерфэ не спеша прошли мимо под взглядом тусклых глаз профессора.

По утоптанной дорожке они прошли к площадке, откуда должен был начаться спуск. Свет факелов, смешанный с дымом, отражался на снегу и на лицах публики. Первая группа лыжников, держа факелы высоко в руках, ринулась вниз по освещенному луной склону. Скоро они превратились в чуть мерцавшие огоньки и исчезли за другими склонами гор.

Лилиан следила за лыжниками, как те неслись по склонам гор, словно бросились в водоворот жизни. Они были подобны ракетам, которые достигнув высшей точки полета, звездным дождём устремляются вниз на землю.

— Итак, во сколько мы завтра едем? — спросила она Клерфэ.

Он взглянул на неё и сразу понял эту девушку. — Когда хотите, — ответил он. — В любое время. Можем и вечером, можем и раньше, и позже, если вы не успеете собраться.

— Не обязательно откладывать, я собираюсь быстро. Так, когда вы хотите ехать?

— Часа в четыре.

— В четыре я буде готова.

— Хорошо. Я заеду за вами.

Клерфэ снова посмотрел вслед за удалявшимися лыжниками. — Не стоит волноваться обо мне, — сказала Лилиан. — В Париже вы сможете меня высадить. Я просто поеду как. — она искала подходящее слово. — Как те, кто стоят вдоль дорог и просят подбросить их до ближайшего города? — спросил Клерфэ.

— Да, именно так.

— Согласен.

Лилиан почувствовала, что вся дрожит. Она следила взглядом за Клерфэ. Он не стал больше спрашивать её ни о чём. «Ведь я ему ничего не должна объяснять, — подумала она. — Он полностью доверяет мне. То, что для меня — решение всей моей жизни, для него всего лишь — простое решение, какое человек может принимать каждый день. Может быть, он считает, что у меня не очень серьезная болезнь; мне, видно, надо разбиться на гонках, чтобы он в это поверил». К своему удивлению, она почувствовала, как с её плеч вдруг стала спадать тяжесть, которую она очень долго носила на себе. Перед ней стоял зрелый мужчина, которого её болезнь вовсе не расстраивала. Этот факт каким-то непонятным образом наполнил её ощущением счастья. Она была в таком состоянии, словно сумела перейти непреодолимую ранее границу. Её болезнь, представлявшаяся ей всегда тусклым окном, отгораживавшим мир, вдруг сразу исчезла, и со всей ясностью и широтой, в свете полной луны, перед ней открылась захватывающая дух жизнь с облаками, долинами и судьбами, и она стала частью всего этого, а не каким-то изгоем; в этой жизни она заняла место среди других людей, здоровых, на горном спуске с горящим, потрескивающим факелом в руке, готовая сама ринуться вниз и вперед, в жизнь. «Как это Клерфэ однажды сказал? Главное в жизни, к чему всегда следует стремиться, это возможность самому выбрать свою смерть, и это, потому что тогда она не сможет прихлопнуть тебя как обыкновенную крысу или вычеркнуть из списка живущих, либо задушить, когда ты ещё не готов умереть». Она была готова. Её всю трясло от волнения, но она была готова.

Глава 6

Волков застал их следующим утром за сборами. — Ты пакуешь чемодан, душечка? В такую рань?

— Да, Борис, я собираюсь.

— Зачем? Куда? Через пару дней ведь придется снова всё распаковать.

Эту картину с чемоданами он уже видел не раз. Её каждый год охватывало такое состояние, похожее на непреодолимое стремление птиц к перелёту весной и осенью. Тогда чемоданы пару дней или даже несколько недель стояли в комнате, пока её порыв не затухал, и она не сдавалась.

— Я уезжаю, Борис, — сказала она. Ей было страшно объясняться с ним. — В этот раз я действительно уезжаю! — Он прислонился к дверному косяку и стал наблюдать за ней. На кровати лежали платья и пальто, а джемперы и ночные рубашки висели на оконных шпингалетах и на двери. На туалетном столике и на стульях лежали туфли на шпильках, а смятый лыжный костюм валялся у балконной двери.

— На этот раз я действительно уезжаю, — нервно повторила Лилиан, потому что он не хотел ей верить.

Он кивнул. — Ты едешь завтра, а послезавтра или через неделю мы снова распакуем твои чемоданы. К чему тебе напрасные эти муки?

— Борис! — прокричала она. — Прекрати! Уже ничто не поможет! Я еду!

— Завтра?

— Нет, сегодня.

Она ощущала и его податливость, и его неверие; это была паутина, которая снова стремилась опутать и парализовать её. — Я уезжаю, — повторила она решительно. — Сегодня. Вместе с Клерфэ.

Она заметила, как начало меняться выражение его глаз. — С Клерфэ?