Жизнь взаймы

Она посмотрела на него со смешанным чувством ставшей вдруг бессильной любви, сочувствия и неприязни. Зачем он заставляет её повторять ещё раз то, что она сказала себе уже тысячу раз и так хотела забыть это?

— Пусть Клерфэ уезжает один, а ты через несколько дней увидишь, что было бы неправильно следовать за этим Крысоловом, — сказал Волков.

— Борис, — безнадежно возразила Лилиан. — Клерфэ тут не причем. Тебе хочется, чтобы на его месте был кто-то другой?

Волков не стал отвечать. «Зачем я всё это ей говорю, — подумал он. — Я полный дурак и делаю это, чтобы ещё больше оттолкнуть её от себя! Почему я не могу с улыбкой сказать ей, что она права? Почему я не использовал мою старую уловку? Ведь я же прекрасно знаю, что теряет тот, кто стремится удержать, а бегут за тем, кто отпускает с улыбкой! Как я мог это забыть?! — Нет, не хочу, — ответил он. — Дело, вообще-то, не в другом мужчине. Но если бы это и было так, почему ты не спросишь меня, не хочу ли я поехать с тобой?

— Ты… со мной?

«Снова я говорю не то, — подумал он, — опять фальшь! — Зачем я навязываюсь? Она хочет убежать от болезни, и зачем ей больной попутчик? Я, скорее всего, последний из тех мужчин, с которым она хотела бы уехать!»

— Борис, я не хочу ничего брать с собой отсюда, — возразила она. — Я люблю тебя, но ничего отсюда брать с собой не стану.

— Хочешь всё забыть?

«Опять не то» — с отчаянием подумал он. — Я не знаю, — ответила Лилиан, и в её голосе послышалась какая-то внутренняя тяжесть. — Я ничего и никого не хочу брать с собой отсюда. Я просто не могу. И перестань мучить меня!

Какое-то мгновение он стоял молча. Он понимал, что не должен был отвечать; но в то же время ему казалось чрезвычайно важным объяснить ей, что жить им обоим осталось совсем недолго, а время, к которому она сейчас относится с таким презрением, может стать вдруг для неё самой большой ценностью, когда останутся лишь последние дни и часы, и что она будет испытывать большое разочарование, вспоминая, как расточительно с ним обходилась, если это с ней уже не происходит — но ему также было понятно, что любое слово, какое бы он не произнес, может стать обыкновенной банальностью и не будет восприниматься спокойно, даже если и это будет правдой. Он опоздал. Его слова уже не трогали её, и с каждым мгновением, с каждым его вздохом она отдалялась от него. Он опоздал. Что же он упустил? Этого он не знал. Ещё вчера они были так близки, доверяли друг другу, а сейчас между ними встала стеклянная стена, как перегородка в салоне машины между водителем и пассажирами. Они могли ещё видеть друг друга, но никакого понимания уже не было — они слышали один другого, но говорили уже на разных языках, и все слова были для них пустыми. Изменить что-либо было уже невозможно. Внутри Лилиан всего за одну ночь выросла абсолютно незнакомая женщина, и она наполнила собой всю её сущность. Эта незнакомка чувствовалась в каждом взгляде и в каждом жесте. Изменить что-либо было уже невозможно.

— Adieu[10], Лилиан, — сказал он.

— Прости меня, Борис.

— Тем, кто любит, нечего прощать.

* * *

У Лилиан не было времени на долгие раздумья по поводу их разговора. Вошла сестра и попросила её пройти к Далай-ламе. От профессора исходил запах хорошего мыла и антисептического белья. — Вчера вечером я видел вас в «Горной хижине», — заявил он весьма резко.

Лилиан утвердительно кивнула в ответ.

— Вы ведь знаете, что вам запрещено выходить?

— Конечно, знаю.

Бледное лицо Далай Ламы покрылось розовым румянцем. — Следовательно, вам безразлично, соблюдаете вы распорядок или нет. Я должен просить вас покинуть санаторий. Возможно, вы найдете себе где-нибудь место получше, и оно будет больше отвечать вашим претензиям.

Лилиан ничего не ответила; ирония профессора была жестокой.

— Я разговаривал со старшей сестрой, — заявил Далай-лама, воспринимая её молчание как испуг. — Она сообщила мне, что это было уже не в первый раз, и что она вас уже неоднократно предупреждала. Однако вы не обращали на это никакого внимания. Такое поведение разрушает моральные устои санатория. Мы не можем больше терпеть, чтобы.

— Я вас понимаю, — прервала его Лилиан. — Сегодня после обеда я покину санаторий!

Далай-лама ошарашено взглянул на неё. — Ну, это не так уж и к спеху, — возразил он, несколько помедлив. — Вы можете не торопиться, подождите, пока найдете другой санаторий. Или вы уже нашли что-то?

— Пока, нет.

Профессор несколько растерялся. Он надеялся услышать слёзные мольбы простить её в очередной раз. — Почему вы так упорно разрушаете своё собственное здоровье, фройляйн Дюнкерк? — спросил он наконец.

— Когда я выполняла все ваши предписания, лучше мне тоже не становилось.

— Но ваше поведение — это не причина нарушать их, если вам стало немного хуже! — раздраженно выкрикнул профессор. — Как раз — напротив! В таких случаях надо быть особенной осторожной!