Жизнь взаймы

— Да. — ответила она и взглянула на Бориса. Она хотела как можно скорее закончить этот разговор. — Я уезжаю одна, но поеду вместе с Клерфэ, потому что он отправляется именно сегодня, а у меня самой на это не хватит духа. Это единственная причина, почему я уезжаю с ним. У меня одной просто не хватит сил справиться со всем, что меня окружает здесь, наверху.

— Справиться со мной?

— И с тобой — тоже, только не так, как ты думаешь.

Из дверного проема Волков сделал шаг вперед в комнату.

— Ты не можешь просто так уехать, — сказал он.

— Могу, Борис. Я собиралась написать тебе. Посмотри, — её рука протянулась в сторону стоявшей у стола маленькой проволочной корзинки для мусора, полной скомканных листов бумаги. — У меня ничего не получилось, и все мои старания объясниться с тобой, были напрасны.

«Это безнадежно, — подумал Волков. — Но что всё это значит? Почему что-то становится сегодня безнадежным, чего вчера ещё и близко не было»? Он бросил взгляд на платья и туфли — ещё секунду назад они были для него признаком прелестного беспорядка — а сейчас превратились в грозный знак расставания, в оружие, грозившее разбить его сердце. Всё происходящее с ней уже не казалось ему милой неразберихой; он смотрел на неё с болью, которую ощущает человек, вернувшись с похорон своего любимого и видя неожиданно его личные вещи — шляпу, бельё, туфли. — Не уезжай, останься, — медленно проговорил он.

Она покачала головой. — Я знаю, что не смогу объяснить тебе это, поэтому и собралась уехать, не повидав тебя. Я думала написать тебе позже, но и это не смогу сделать. Не надо мучить меня, Борис.

«Не надо мучить, — подумал он. — Женщины, этот сгусток грации, эгоизма и беспомощности, всегда так говорят, если они намерены разбить сердце другому. Не мучь меня! А сами они сознают когда-нибудь, что могут мучить других? И ведь, наверное, было бы ещё хуже, если бы они действительно думали об этом? А если и думают, то не будет ли это похоже на никчемное сочувствие к тому, кто по неосторожности обжёгся крапивой?

— Так, ты уходишь с Клерфэ?

— Да, еду с ним, вниз, — с мукой в голосе ответила Лилиан. — Он просто подвезет меня, как и любого человека с обочины дороги. В Париже мы расстанемся. Я останусь там, а он поедет дальше. У меня в Париже дядя живет. Он распоряжается моими деньгами, теми крохами, что у меня еще есть. Я останусь там.

— У дяди?

— В Париже!

Лилиан вполне сознавала, что лгала, но сказанное казалось ей в тот момент доподлинной правдой. — Пойми меня же, Борис! — взмолилась она.

Он глянул на чемоданы. — А зачем это нужно, чтобы я тебя понял? Достаточно и того, что ты уходишь.

Она склонила голову. — Ты прав. Давай, бей дальше!

«Бей дальше, — подумал он. — Стоило только на секунду показать свой испуг, как она тут же просит бить дальше, будто не она, а её бросают. Такой логики хватает только до последнего ответа, ведь всё, что было сказано раньше, тут же отметается, будто ничего и не произошло. Не было ничего, что вызвало крик, важен был только он сам». — Не бью я тебя, — услышала она в ответ.

— Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой.

— Мне хотелось бы, чтобы ты осталась здесь. В этом вся разница.

«А ведь я тоже лгу, — подумал он. — Конечно же, я хочу, чтобы она оставалась со мной, ведь она единственное, последнее, что у меня ещё остается, вся планета сжалась для меня до размеров этой деревни, я могу назвать всех её жителей по именам, я знаком почти с каждым из них, они стали моим миром, а она — это то, что мне нужно от этого мира, и мне никак нельзя её потерять, хотя я ведь и так уже её потерял». — Я не хочу, чтобы ты разбрасывалась своей жизнью, как деньгами, не имеющими для тебя никакой ценности, — сказал он.

— Это просто слова, Борис. Если арестант будет стоять перед выбором — прожить год на свободе и потом умереть, или расстаться с жизнью, не выходя из тюрьмы — что он сделает?

— Но ты же — не в тюрьме, душенька! У тебя просто страшно превратное представление о том, какая она, жизнь внизу.

— Я всё понимаю, даже то, что я не знаю ту жизнь. Мне знакома только одна её сторона — война, обман и нищета, а если вторая, незнакомая мне сторона и окажется наполненной разочарованиями, то она не будет хуже того, что я уже знаю, и я понимаю, что это включает далеко не всё. Там должно быть еще что-то другое, в той части, которая мне незнакома и которая заставляет меня волноваться призывает к себе. — Лилиан остановилась ненадолго. — Давай прекратим этот разговор, Борис, ведь всё, что я тут наговорила — фальшь, всё, что я только собираюсь сказать, тоже становится фальшью, все мои слова лживы, банальны и сентиментальны и не достигают своей цели; они острые как лезвие ножа, а я не хочу причинять тебе боль, но если я хочу оставаться честной, то каждое слово будет для тебя обидным; я все равно не буду другой, если даже сама поверю в свою правдивость; неужели ты не видишь, что я сама этого не понимаю?