Ворон

Перевод 18-строфного стихотворения с иерархически организованной лестницей восходящих смыслов и нарастающей символикой, с рефреном-ловушкой требовал в идеале от переводчика не просто таланта и технического мастерства, но и глубокого погружения в философию произведения — той ученой работы, которая далеко не каждому мастеру по душе да и по плечу. Каждый новый перевод “Ворона” мог стать событием национальной культурной жизни — и это ко многому обязывало.

Если первые русские переводчики “Ворона” воспринимали произведение американского романтика как балладу о загубленной жизни и вправляли ее в привычную для раннего русского романтизма (но не для своего времени) условно-сказочную фольклорную раму, то мастера Серебряного века уже не могли игнорировать опыт рецепции поэзии По французским символизмом, как и не могли не учитывать позицию самого автора. Зерно “Ворона” упало на благодатную почву, взрыхленную символистами. Не менее интересны и постсимволистские русские переводческие версии, стремившиеся отгородиться от влияния поэтики символизма. С накоплением материала задача переводчика облегчалась и усложнялась одновременно. Облегчалась — потому что расширялся банк данных, которым можно было пользоваться по своему усмотрению (так, в частности, к 1903 г. в распоряжении переводчиков имелось уже три варианта перевода рефрена “Nevermore” на русский язык). Усложнялась — потому что каждая последующая версия должна чем-то существенно отличаться от всех предыдущих.

История русских переводов “Ворона” — это не просто голые даты. Здесь есть своя закономерность; даты складываются в определенную устойчивую систему (прежде всего принималась в расчет реальная дата создания произведения, позволяющая учесть особенности исторического времени и эстетические каноны эпохи). Целесообразно выделить четыре периода (Р — редакция, В — вариант).

Ранние переводы (1878-1887): Андреевский (1878; 1886 В); Пальмин (1878); Оболенский (1879; 1887 В); Кондратьев (1880); Аноним (1885); Уманец (1887, опубл. 1908).

Переводы Серебряного века и довоенного периода (1890-1938): Мережковский (1890); Бальмонт (1894); Altalena [Жаботинский] (не позже 1901, опубл. 1903; 1930 В); Брюсов (1905 Р1; 1915 P2; 1924 В); Уманец (1908); Звенигородский (1922, опубл. 2009); Федоров (1923); Неустановленный переводчик (не позже 1934, опубл. 2009); Голохвастов (1936, опубл. 1938).

Переводы послевоенного периода (1946-1976): Оленич-Гнененко (1946); Зенкевич (1946); Воронель (1956, опубл. 2001); Лыжин (1952, опубл. 2003); Василенко (не позже 1956, опубл. 1976); Бетаки (1960, опубл. 1972); Петров (1968, опубл. 2003); Донской (1976).

Переводы позднесоветского и постсоветского периодов (с 1988): Саришвили (1984, опубл. 1990 Р1; 1995 Р2); Голь (1988); Топоров (1988); Ананов (1999); Барзам (1999); Зельдович (1999); Кин (2000); Милитарев (2000; 2000 В1; 2004 В2) и др.

Проблема анализа текста художественного перевода

Неподвижность печатного текста — оптический обман.

Валери Ларбо

Сравнивать перевод с оригиналом — задача неблагодарная. Исчерпывающей научной картины добиться здесь невозможно, во-первых, из-за практически неограниченного числа элементов, поддающихся сравнению, и, во-вторых, из-за нетождественности (неполного соответствия) фонетического, грамматического, лексического строя самих языков, их “буквы” и “духа” (“два языка всегда несоизмеримы” — М. Лозинский). Последнее обстоятельство делает невозможным понятие точного перевода, в особенности если речь заходит о произведении лирического рода. Даже так называемый буквальный перевод (подстрочник) представляет собой прежде всего попытку истолкования (интерпретации) логико-семантических связей, складывающихся в иноязычном тексте: попытка передать его звуковой строй невозможна. Различия в плане выражения неизбежно сказываются и на плане содержания, поэтому даже к буквальному переводу художественного текста неприменима строгая формулировка “точный перевод”. По своим художественным достоинствам перевод может оказаться как ниже, так и выше оригинала, равнозначным лишь условно. Глубинную причину бытия языка как “вещи в себе” резко обозначил в 1801-1802 гг. Вильгельм Гумбольдт. “Разные языки, — писал он, — это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные ви́дения ее…”.173