Ворон

Любопытно, что Бальмонт, поэтика которого формировалась под непосредственным воздействием По, ставил перед собой аналогичные задачи. Однако разнообразные метрические модификации и эвфонические эффекты, широко применявшиеся русским поэтом, не вызвали желаемого резонанса. Разумеется, историко-литературная ситуация в России начала XX в. была совершенно иная. Определенные изменения произошли и во вкусах читающей массы. Однако одна из главнейших причин бальмонтовских неудач заключалась в том, что в стремлении согласовать художественность с психологией восприятия ему изменяло присущее По абсолютное чувство меры, сделавшее поэзию последнего общепризнанным образцом поэтического искусства. Впрочем справедливости ради следует отметить, что Бальмонт воздает должное своему метру, констатируя, что “Эдгар По вообще умел достигать труднодостижимого соединения высокой художественности произведения с возможностью действовать на самую разнородную публику”.158

Таким образом, новаторство По следует в первую очередь связать с созданием небывалого дотоле образца предельно суггестивного стихотворения, вводящего в мир размышлений о “предельных материях” человеческого существования. “Это Отчаяние, размышляющее о Мудрости” (Чарлз Фенно Хоффман — Charles Fenno Hoffman).

К “Ворону” Эдгара По обращались и продолжают обращаться не только переводчики, но и поэты Франции, России, Испании, Англии, других европейских стран, США, Японии, стран Латинской Америки, поэтому можно говорить о сложившейся плодотворной интеркультурной поэтической традиции. Начало этому положили символисты, использовавшие не только отдельные образы и ключевые слова (особым спросом пользовался рефрен “Nevermore”, послуживший заголовком не одного стихотворения), но и саму метрическую схему “Ворона”159. Об особой популярности “Ворона” в России свидетельствует и количество переводов стихотворения на русский язык, и тот факт, что среди переводчиков мы встречаем такие имена, как Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Михаил Зенкевич. В “каталоге образов” мировой литературы Ворону бесспорно принадлежит выдающееся место — с ним связан целый комплекс устойчивых культурных представлений, передающийся от одного поколения к другому. Однако это вовсе не означает окончательной канонизации образа — попытки нового его прочтения не единичны в новой и новейшей поэзии (см., например, цикл “Ворон” английского поэта Теда Хьюза — Ted Hughes).

Первая пародия на “Ворона” появилась в нью-йоркской “Ивнинг Миррор” 17 февраля 1845 г., т.е. спустя всего 19 дней после публикации произведения, и была озаглавлена “Сова” (автор укрылся под псевдонимом “Sarlez”). При жизни По в печати появилось более десятка подобных текстов160, причем одно из стихотворений (“Автору Ворона” Гарриета Уинслоу — Harriet Winslow) так ему понравилось, что он принял участие в его доработке, после чего оно стало печататься среди совместных трудов161 — еще одно подтверждение того, что феномен автопародирования162 был Эдгару По не чужд. Если в знаменитом 6-томном собрании пародий, изданном в 1884-1889 гг. Уолтером Гамильтоном (Walter Hamilton), опубликовано 60 пародий на “Ворона”163, то на сегодняшний день на одном лишь английском их можно насчитать несколько сот (точные данные получить едва ли возможно). “Благодатным материалом для многочисленных пародий” служили, по наблюдениям составителя сборника англо-американских пародий, “сквозные темы его поэзии — скорбь, безысходное отчаяние лирического героя, постоянное переживание разлада между действительностью и идеалом, изощренная поэтическая техника”164. Здесь есть и своя “классика”: так, редкая антология пародий обходится без “Ravin’s of piute Poet Рое” (омофонический каламбур) Ч.Л. Эдсона (Ch.L. Edson), текста столь популярного, что он переводился на иностранные языки165. Это ли не свидетельство укорененности “Ворона” на разных этажах культуры?!