Ворон

Первое соображение касалось объема. Если какое-либо литературное произведение слишком длинно, чтобы быть прочитанным за один присест, значит, мы пожертвовали бесконечно важным эффектом, вытекающим из единства впечатления, — ибо если потребуется читать в два приема, то вмешиваются дела мирские, и все, мало-мальски напоминающее о целостности, немедленно гибнет. Но поскольку, ceteris paribus (при прочих равных (условиях) — лат.), ни один поэт не может позволить себе обойтись без чего-либо, что способствовало бы успеху его замысла, остается только найти — в отношении объема — какое-либо преимущество, которое могло бы компенсировать потерю целостности, ему сопутствующую. И здесь я сразу же говорю — нет. То, что мы называем длинным стихотворением, является на самом деле не более чем последовательностью коротких стихотворений — то есть кратких поэтических эффектов. Нет необходимости доказывать, что стихотворение является таковым лишь постольку, поскольку оно сильно волнует, возвышая душу; а любые сильные волнения, в силу физической необходимости, кратковременны. По этой причине по крайней мере половина “Потерянного Рая”51 представляет собой, в сущности, прозу — ряд поэтических подъемов с неизбежностью чередуется с соответствующими спадами, — в результате чего целое, в силу своей крайней длины, оказывается лишенным весьма важного художественного элемента — цельности, или единства, эффекта.

Таким образом, представляется очевидным, что для всех произведений художественной литературы существует четкий — относительно объема — предел, определяемый продолжительностью одного присеста, — и потому, хотя для некоторых категорий прозаических произведений, не требующих единства — таких, как “Робинзон Крузо”,52 — данный предел можно с успехом превысить, он никак не может быть превзойден без последствий в стихотворении. В границах же этого диапазона протяженность стихотворения может находиться в математических отношениях с его достоинствами, — иными словами, с волнением, или вознесенностью души, — опять-таки, иными словами, со степенью истинно поэтического эффекта, который оно способно вызвать; ведь ясно, что краткость может быть прямо пропорциональна интенсивности задуманного эффекта, — правда, с одной оговоркой, — что известная степень длительности абсолютно необходима для создания какого-либо эффекта вообще.

Принимая во внимание эти соображения, равно как и ту степень волнения, которую я посчитал не выше вкусов публики, но и не ниже вкусов критики, я сразу пришел к представлению о подходящем объеме задуманного мною стихотворения — к длине примерно в сотню строк.53 На деле получилось сто восемь.