Ворон

Хотя М. Зенкевич не был первым переводчиком, использовавшим рефрен “Nevermore”, любая дискуссия о рефрене “Ворона” так или иначе затрагивала его перевод. Высказывалось даже радикальное мнение, будто «непереведенный элемент текста (тем более рефрен!) не может не вызывать ощущения беспомощности и непрофессионализма переводчика, особенно в заключительной строке: “Никогда, о nevermore!”…».352 Если ставится вопрос о “непрофессионализме” таких выдающихся переводчиков, как В. Жаботинский и М. Зенкевич, то что можно сказать о многих других? В одном из своих интервью венгерский критик и переводчик Дьердь Радо, вводя понятие логемы (единицы перевода как “логической операции”), пояснял: «Пример семантической и фонетической логемы — долгое, звучное “о” в сочетании с “r” — “nevermore” (“никогда больше”) в знаменитом “Вороне” Эдгара По. Как передать на другом языке фонетический и смысловой эффект этой логемы-рефрена, определяющейся в конце каждой строфы и определяющей всю тональность поэмы? Полноценная передача ее не всегда возможна. Находчивость переводчика подсказывает иногда совершенно оригинальное решение. Михаил Зенкевич, например, просто сохранил в русском переводе это ключевое слово: каркнул Ворон: “Nevermore!”. Русский переводчик ввел это английское слово в текст как загадку — прием, близкий художественному стилю поэмы, а разгадку читатель находит в последней строке стихотворения».353 Это не так. Во-первых, смешанные русско-английские синтагмы (“разгадка”), в которых ярко прослеживается эффект билингвизма (“Никогда, о, nevermore!”,), появляются в тексте дважды (XII, 72; XVIII, 108). (Об оценке этого явления см. раздел “Форма стиха”.) Во-вторых, русский читатель, в отличие от англо-американского, попадает в особо затруднительное положение: ему надо решать, как минимум, две большие загадки: одну — сюжетную — заданную автором, другую — языковую — навязанную переводчиком. Маловероятно, что это могло быть сознательной установкой такого переводчика, как Михаил Зенкевич, да еще в 1946 г.

Смешанные русско-английские синтагмы использует в своем переводе и Павел Лыжин, причем, в отличие от Зенкевича, в качестве рефрена он использует на равных правах два слова попеременно — “Nevermore” и “Никогда”.

В переводе Бетаки — также впервые — были применены два рифмующихся друг с другом рефрена. Вообще же в этой области отмечаются крайности — выделим случаи употребления единого универсального слова-рефрена (Петров, Василенко), а также случаи неупотребления рефрена в первой части перевода (Воронель, Донской).

На 13-й аллитерационный стих чутко отреагировали все переводчики (кроме разве что Лыжина), хотя в ряде случаев не обошлось без влияния Бальмонта, Жаботинского, Брюсова. Так, строка Василенко обнаруживает значительную близость переводу Брюсова 1915 г. (из семи слов совпадают шесть).

Трактовка сюжета. Символы. В области трактовки сюжета намечается тенденция к более тщательной проработке внешнесобытийного ряда, “реалистической обстановки” (Зенкевич); следствием стремления адаптировать идеи “Ворона” к мировоззрению советского человека явилась трансформация образного ряда (изъятие образа “небесной любви” и “религиозных” символов), трактовка сюжета в сугубо материалистическом духе (Оленич-Гнененко).

Вновь сказались традиционные для русских переводчиков “Ворона” автозапреты в употреблении отдельных слов-образов — так, из семи переводов лишь в одном (Зенкевич) фигурирует образ непентеса — одного из ключевых в стихотворении.

Сюжетодеформирующий метод “забегания вперед”, разрушающий авторский замысел, не забыт и советскими переводчиками: ту или иную дань ему отдали Оленич-Гнененко, Воронель, Бетаки, Василенко.

Ключевая метафора. В переводах Зенкевича, Петрова и Василенко метафорическое выражение передано точно, другие переводчики (Оленич-Гнененко, Воронель, Донской) усилили его за счет метафоры “рана сердца”. Бетаки усиливает выражение, добавляя к “клюву” эпитет “проклятый”.

У Лыжина двойное усиление: к “клюву” добавлены эпитеты “сверлящий” и “упорный”, причем Ворон охарактеризован как “кровопийца”. В двух случаях имеет место буквальный повтор: Донской повторяет Оленича-Гнененко, Василенко — Брюсова.