Ворон

Из X строфы переводчик изымает “друзей”, зато помещает сюда “Линор” (“Нет в мире этом той, с кем связан я обетом” — X, 57), чтобы подчеркнуть одиночество героя — логическая мотивировка не совпадает здесь с психологической.

XIII строфа оригинала характеризуется пересечением прямых и обратных связей — от внутреннего состояния героя, поглощенного разгадыванием смысла слова “Nevermore”, к интерьеру комнаты и от него — к воспоминаниям героя о Линор. В 4-6-м стихах переводчик усиливает контраст между “внешним” и “внутренним” — такое усиление не входит в сколько-нибудь серьезное концептуальное противоречие с подлинником: “…Все, все было, как всегда, / Лишь ее, что вечерами в кресле нежилась всегда, / Здесь не будет никогда!» (выделено мной. — В. Ч.).

Из XIV строфы перевода выпадает “непентес”, но существенно другое — времени у героя стихотворения По мало и его судьба должна решиться здесь-сейчас, а не в отдаленном будущем; герой перевода Донского, судя по всему, никуда не торопится и поэтому может позволить себе отнестись к происходящему философски:

Потерпи, придет забвенье, ведь всему своя чреда (XIV, 83).

Ср. подстрочный перевод:

Испей, о испей сей добрый непентес и позабудь свою утраченную Линор!

Из XV строфы выпал “бальзам в Галааде”, его абстрактным эквивалентом стало обретение “от мук спасенья”, которое при расшифровке приняло облик все того же “забвенья” из XIV строфы: “В душу хлынет ли забвенье, словно мертвая вода, / И затянет рану сердца, словно мертвая вода?” (XV, 88-89). Вопрос корреляции темы забвения с концептом ‘вода’ — далеко не праздный вопрос, хотя в контексте стихотворения фольклорный образ “мертвой воды” выглядит немотивированным.

XVI строфа передает пожелание героя “The Raven” гораздо адекватнее:

“Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы,
Заклинаю небом, адом, часом Страшного суда, —
Что ты видишь в днях грядущих: встречусь с ней я в райских кущах
В миг, когда среди живущих кончится моя страда?
Встречусь ли, когда земная кончится моя страда?”
Ворон каркнул: “Никогда!”

Здесь немало “лишних” образов — так, в оригинале нет ни “ада”, ни “Страшного суда”, — подступая к теме Эдема, герой “The Raven”, естественно, апеллирует к “верху”, а не к “низу”. Образ “Страшного суда” — не изобретение Донского, до него этот образ осваивали Уманец (1908) и Брюсов (1915).

Донской — один из переводчиков, сохранивших единоначатие XV-XVI строф.

Последняя строфа перевода Донского выразительна:

И, венчая шкаф мой книжный, неподвижный, неподвижный,
С изваяния Минервы не слетая никуда,
Восседает Ворон черный, несменяемый дозорный,
Давит взор его упорный, давит, будто глыба льда.
И мой дух оцепенелый из-под мертвой глыбы льда
Не восстанет никогда.

“Несменяемый дозорный” — удачная находка переводчика, органично вписывающаяся в образный ряд последней строфы (в английском тексте этого выражения нет). Если герой “The Raven” сравнивает глаза Ворона с глазами грезящего демона, то герой перевода Донского считает более важным подчеркнуть воздействие взора птицы, который “давит, будто глыба льда” (XVIII, 106). Переводчик, таким образом, создает свою версию концовки, в которой “дух” смотрится органичнее традиционной “души”.

Ключевая метафора в точности повторяет метафору Оленича-Гнененко: “Вынь свой клюв из раны сердца“.

Вывод. Значение перевода Донского во многом определяется тем, что из малопродуктивной затасканной рифмы переводчику удалось извлечь если не максимум пользы, то, во всяком случае, немало полезного — двойная трудность состояла в том, что рифма на -да была предложена в качестве сквозной. Конечно, не обошлось без “издержек” — так, встречаются втычки “да, да!” (I, 4-5; III, 18), “ну да!” (VI, 36).

Свободное владение языком — не всегда гарантия непохожести перевода на предшествующие образцы. Так, сопоставление соответствующих фрагментов XVII строфы (XVII, 100-102) текстов Оленича-Гнененко и Донского обнаруживает несомненное сходство — здесь имеет место невольная реминисценция:

Оленич-Гнененко

“…Прочь отсюда без следа!
Вынь свой клюв из раны сердца! Прочь отсюда без следа!”
Каркнул Ворон: “Никогда!”

Донской