Ворон

Отметим и ряд формальных отклонений от подлинника: глубоко продуманный По эффект абсолютного повтора первых стихов XV-XVI строф “подпорчен” в переводе вариацией (“произнес я — повторил я”); вторые же стихи указанных строф связаны отсутствующей в оригинале анафорой. Попутно укажем и на очень неудачное словосочетание “Рай наш легендарный” (XVI, 93), от которого переводчик откажется во втором варианте.

Последняя строфа не портит общего впечатления от перевода:

И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон,
Над дверьми, на белом бюсте, — там сидит он до сих пор,
Злыми взорами блистая, — верно так глядит, мечтая,
Демон; тень его густая грузно пала на ковер —
И душе из этой тени, что ложится на ковер,
Не подняться — nevermore!

Склонность переводчика к преувеличениям сказалась здесь в употреблении избыточных слов — прилагательного густая и наречия грузно. Серьезный дефект строфы — резко ощутимый enjambement на стыке 3-4-го стихов, нарушающий плавный ритм.

Ключевую метафору переводчик дешифрует, используя романтическое клише “Не терзай, не рви мне сердца…”.

Вывод. Несмотря на известную “вольность”, текст перевода Жаботинского обладает несомненной стилистической цельностью. Стих перевода — легкий и напевный, интонации естественны. Впервые в истории русских переводов “Ворона” был осуществлен смелый, хотя и довольно рискованный (если не сказать — сомнительный) эксперимент. Трудность выбора эквивалентного русского рефрена подсказала переводчику парадоксальный выход — заимствовать рефрен английский. Первые переводы Жаботинского из По (“Улялюм”, “Колокола”, “Аннабель Ли”) были замечены Валерием Брюсовым, который в письме к К.Д. Бальмонту дал им высокую оценку (“удивительные переводы <…> много лучше Ваших <…>”259). Уязвленный Бальмонт отвечал своему корреспонденту, надо думать, не вполне искренно: “Стихи Альталены (Жаботинского. — В. Ч.) очень плохи, и как стихи, и как перевод”.260 Брюсов был не единственным ценителем переводов Жаботинского. Так, принадлежащий последнему перевод “Ворона” был высоко оценен Ниной Берберовой, которая считала, что “этот перевод во много раз лучше брюсовского и лучше перевода Бальмонта…”.261

В своем кратком обзоре (1924 г.) русских переводов “Ворона” все тот же Брюсов заметил: “…Лучший, кажется, Altalena”.262 Мнение это тем более примечательно, что перевод самого Брюсова являл собой во многих отношениях прямую противоположность переводу Жаботинского. Далее, вплоть до 70-х годов, имя Жаботинского (в связи с его прежней общественной и политической деятельностью) в СССР не упоминается (исключение не составила и солидная “Библиография…” В.А. Либман), переводы не печатаются. По воспоминаниям Нины Воронель, перевод Жаботинского высоко оценивал Корней Чуковский, считавший, по ее словам, что переводчик “сильно приблизился к оригиналу, почти вплотную”.263 С такой оценкой в свете проведенного анализа согласиться, разумеется, нельзя. В 1976 г. переводу “Ворона” Жаботинского посвящает одну фразу Е.К. Нестерова. “Своей легкостью он напоминает бальмонтовский, — пишет она, — однако значительно уступает ему в музыкальности”.264 Поскольку понятие музыкальности литературного произведения — понятие сугубо условное, позволю себе высказать несколько иную точку зрения. Конечно, перевод Жаботинского далек от идеала — при всей своей нестрогости и избыточности художественных средств он очень незатейлив. Однако это едва ли не самый музыкальный из всех русских переводов стихотворения, и ставить его в отношении музыкальности ниже бальмонтовского нет никаких реальных оснований. Наряду с переводом Бальмонта перевод Жаботинского — самый популярный русский перевод в начале XX столетия. Он включался во многие сборники и антологии, в том числе и такие, тексты которых предназначались для исполнения на сцене (как, например, “Чтец-декламатор”), что является косвенным подтверждением его “музыкальных” достоинств. Как перевод своего рода классический он был включен и в школьные учебники по литературе.

Жаботинский 1930 В

“По косвенным данным, перевод был сделан около 1910 г.”,265 — указывает Е.Г. Эткинд, не уточняя, о каких данных идет речь. Приписка Жаботинского к изданиям 1930 и 1931 гг. — “…переводы эти были сделаны между 1899 и 1901 годом, но здесь печатаются в значительно переработанном виде”266 — не проливает света на дату создания варианта.

По основным выделенным параметрам (объем строфы и текста перевода; звуковой строй, рифма; трактовка сюжета; символы) вариант соответствует тексту 1903 г.

Рефрены — те же, правда, соотношение рефренов не 7: 11, а 6: 11 (один раз вместо “больше ничего” употреблено “никого”: И, 12).

От ключевой метафоры не осталось и следа.