В тени родных деревьев

Удивительно — во дворе у него дерево тянулось к дереву, ветвь обнималась с ветвью, цветок миловался с цветком, а сам Чикотела ненавидел соседей, и больше всех — Чирика, которого считал чуть ли не кровным врагом. Говорили, что это от зависти, что Чикотела завидует плодам чужого труда. Сам он был бездельник и лежебока, любитель праздников и святых дней. Боялся работы, бегал от дела; любил пройтись по деревне, поглазеть на белый свет — а зимой не имел в доме ни одной хворостинки на растопку!

Набожный был лентяй, ни одного господнего дня не пропускал, не отдохнув, двунадесятых, передвижных… Праздников в то время было много! Да и кто мог осудить богопослушного Чикотелу — скажем, в мае? Четвертого мая — «птичий день», потом — седьмого — вынос плуга в поле и богомолье; на те же примерно дни приходился еще один, храмовой, праздник, а в ближайшую пятницу был особый день — «градоотводный», с молитвой об избавлении от града, потом общий деревенский пир — «братчина», и так весь месяц проходил в праздности и веселье.

Не знаю, чем объяснялась такая частота праздников в мае, но весенняя природа сама способствовала этому. В нашем дворе дух захватывало от запаха сирени, ирисов и роз. Воздух был пропитан медовой сладостью липового цвета, акации… А над всем властвовал пьянящий запах цветов пшата. Поди и гни спину в такое время! Так что, может, и прав был хмурый Чикотела.

А вот у веселого Чирика не хватало времени для пиров и богомолья! Ни одного дня праздного он себе не выкраивал — так и трудился, не разгибаясь. А от работы делался еще добрее, еще ласковей.

У Чикотелы была одна только замарашка-дочка Тетруа, больше не народил он детей. Может, оттого и был таким лентяем Чикотела, что не надо было ему кормить много ртов.

Однажды приснилось Чикотеле, будто в кладовке у него громоздятся горы каменной соли, горшки с топленым маслом, головки сыра, кожаные мешки с икрой… Очнувшись, он лихорадочно шарил около себя, ища все это пригрезившееся добро… Точно кто-то тайно слизнул его богатство, обокрал Чикотелу! И долго еще прикрывал он себе глаза ладонью, надеясь вернуть прерванную грезу…

И еще мечтами о прошлом жил Чикотела.

На деревенской площади, смешавшись с крестьянами, собравшимися, чтобы потолковать о том о сем, он рассказывал о прошлом своего рода, когда-то знававшего, по его словам, лучшие дни. Деды его, оказывается, были так богаты, что даже имели собственных крепостных.

Многие, наверно, и не знают, что в далекую старину в Грузии встречались крестьяне, владевшие крепостными!

— Кто ж не слыхивал, какими богатеями были мои деды и прадеды? Среди крестьян таких редко и встретишь! Крепкая семья, нерушимая, как скала, дом, полный достатка, — все в поте лица, честным трудом добытое… Закрома ломятся от хлеба, всякой снеди полно в кладовых, на семена отдельно отборное зерно, кувшины в марани — полны вина! Прапрадед мой «Пехдида» — «Большая нога» шестьдесят голов одних буйволят в стадо выгонял! Собственного плугаря держал, особого виноградаря, своего пастуха!

— Вы на меня так не глядите, ребята! Все у нас было домашнее, свое: и холст, и рядно, и сукно, а уж ковры и джеджимы ткались десятками. Мыло, и то дома варили. И масло из подсолнуха выгнетали — не видали у нас во дворе старые жомы и маслобойные жернова? И в Агзеван гоняли арбы за каменной солью. И в Сальяны ездили за рыбой. Вы на меня так не смотрите, ребята! У нас перед домом каменная соль грудами громоздилась — хоть башню из нее складывай! В погребе меха, набитые икрой, сыром, маслом топленым…

— Хоть бабушку Тавтуху спросите, ежели не верите! Когда она в наш дом невесткой пришла, дед мой на свадьбе ее дружек сплошь икрой угощал — подносил им полные чашки, с верхом! Вы на меня так не смотрите, ребята! Жизнь у нас в доме кипела… Всего было в избытке! Да только мы свое отпировали, истратили дарованное нам судьбой богатство, не сумели сберечь. Вот и остались ни с чем! Что ж тут поделать? Вы на меня так не смотрите… Вот оно что!

Правду говорил Чикотела или нет, никому было не ведомо. Бабушка Тавтуха, столетняя, замшелая, выжившая из ума, глухая старуха, в свидетели не годилась. А больше никто никогда не заикался о былом богатстве рода Чикотелы. Да и какое было дело людям до чужого, да еще исчезнувшего богатства! Сказано, чужой чужого покойника будил — думал, что спит!

— Это он грезит наяву! — улыбались соседи. А между тем прислушивались к рассказам Чикотелы и в душе верили ему.

Однако главным предметом разговоров Чикотелы, к которому он постоянно возвращался, был Чирик и тяжба с ним. «Чирик хочет присвоить мою землю!» — твердил он.

— Горит у меня душа — точно табак в трубке, тлеет внутри. Одолели меня Чириков виноградник, передвижка межей, спор из-за клочка земли! Не могу я молчать, не могу не бороться с ним! Не пройдет беда безбедно, коли цел бедовый корень! Вовремя надо водой огонь заливать!

Бедняге Чирику было вовсе не до тяжб и ссор — да и не понимал он, чего от него хотят… Но зависть неодолима! Зависть и злоба овладели сердцем Чикотелы.