В тени родных деревьев

Чирик был разумный человек и работяга — для всех готов потрудиться, никому в просьбе не откажет. С рассвета до сумерек крутился, рук не покладая, и только приговаривал: «Господи, во имя твое!»

О Чирике говорили: это такой человек — положит иголку, а найдет лемех! Работал он, завернувшись в рваную чоху. Мозолистые руки его не знали отдыха, и все же он был в числе беднейших. О том, чтобы копить добро, откладывать в кубышку, он и не помышлял: единственной его заботой был хлеб насущный. Был он не горд, но и в обиду себя никому не давал: «Поступай со мной по справедливости, а Христа ради мне от тебя ничего не надо! — говорил он каждому. — И будем радоваться, пока ходим вместе по белу свету!»

Был у него виноградник величиной с ладонь, и в нем десяток-другой кустов. День-деньской крутился он среди лоз, холил и охаживал их, изводился над ними: подставлял и менял колья, опылял, обрезал, прививал, полол, перекапывал землю, лечил кусты серой, опрыскивал купоросом, поливал, караулил… Каждый вьющийся побег, каждое колечко виноградной лозы готов он был нежить и лелеять. Бывало, даже ласкал, целовал лозы… Гостя, заглянувшего к нему в виноградник, он встречал с грудой плодов на деревянном блюде — угощением садовника. Свежие фрукты, только что сорванные, обрызганные утренней росой, приковывали взгляд. Между виноградных кустов рядами посажены были у него плодовые деревья, как это делалось в старину.

Вечером, по дороге из виноградника, он проходил мимо нашего дома. Под мышкой у него неизменно торчала охапка выкошенной и выполотой сорной травы.

Войдя к себе во двор, он весело возвещал жене:

— Ну и побеги пустил виноград — есть чем полюбоваться! Увидишь, какие будут крупные кисти! Черными воронами облепят кусты гроздья саперави!

Гордостью Чирика была его крутобокая кобылка. Другой скотины у него отродясь не бывало.

Хоть и беден он был, но весел неизменно, улыбчив, ласково-приветлив; речь свою пересыпал шутками.

— Один олень другому пук травы на лугу поднес; хоть и было ее каждому вдоволь, а все ж угощенье — уваженье! Может, травой мы бедны — так хоть привета друг для друга не пожалеем! Самое главное богатство грузина — это привет, доброе слово!

Повстречавшись со мной, мальчишкой, он всегда здоровался первым:

— Привет тебе и долгих дней твоему отцу! Мир и благодать!

— Что ж из того, что нет у меня коровы? А все эти дойные оленьи важенки разве не мной в лес пущены? Стоит мне только свистнуть — тотчас к моему порогу сбегутся! — говаривал Чирик, усмехаясь в седеющую бородку.

Вечером, когда пригоняли стадо, он выходил навстречу к околице, как будто и ему, как другим крестьянам, надо было увести домой свою скотину. Он шел по узкому проулку, размахивая руками, и взгляд его все время убегал к стаду.

— Сюда, ко мне, Джварела, Миреша, Бугия, Шавтвала! Осторожно ступайте, Марцвала, Гвиния, Орбия, Шинда, Лага, круторогое мое стадо! Не поломайте во дворе лоз, не общипайте прививок, не помните кукурузы!

— Выходи, Демфила, становись, да тише ты, не расколоти мне посуды! — и крутил в воздухе руками, словно не зная, к которому из животных броситься, каким из них заняться.

— Выходите, доиться пора, вот подойник наготове!

Он даже не смеялся — казалось, сам верил своей выдумке!

Войдя во двор, он кричал жене:

— Эй, старуха, давай сюда ведро, подои корову!

Жена, если была в духе, улыбалась, а если нет, то отзывалась хмуро, со вздохом:

— Охота тебе шутить! Детей своих не жалеешь! Вон, опять улеглись спать в этакую рань, ничего не евши!

Чирик очень любил жену, а в детишках души не чаял:

— Лучше нож себе, в грудь всадить, чем на голодных мальцов смотреть! — Но… хлеб у них неизменно кончался по весне, и до следующего урожая они ели сорванные в поле незрелые колосья, подсушивая их на огне, — кое-как сводили концы с концами.

— Хлеба, хлебушка! — то и дело взывали дети к матери.

— Разве меня «Хлебушка» зовут? Вот я вас! — прикрикнет, бывало, на них мать — и сама-то полуголодная…

Совсем не походил на Чирика Чикотела. Чирик был крупный, крепко сбитый, в теле, с черными, густыми усами, а Чикотела — без единого волоска на лице, сухой и длинный, как жердь, голенастый, как цапля. И шапка на нем стояла торчком.

Бесприветный, пасмурный, недружелюбный, насупистый человек был Чикотела — вечно озабоченный, точно все бремя мира взвалили на него. Посмотреть на его лицо — точно в ненастный день в окошко выглянуть! Тоской от него веяло, словно от крепостных развалин. И всегда-то он был недоволен, вечно жаловался — то на дождь, то на жену, то на свойственников, а в первую голову на соседей, и пуще всех на Чирика. А уж упрям был, неуступчив… И язвителен, злоязычен — никак не хотел понять, что злые речи — зима, а ласковое слово — лето. В деревне он слыл скрягой — говорили, что просяного зернышка из горсти не выронит! Словом, даже в крестные его никто не хотел звать, так и не было у него ни одного кума!