В тени родных деревьев

— Бросим ворошить былое, толковать о нем не стоит! — советовали Чикотеле.

— Не сломить меня всей вашей рати! — отвечал в сердцах, повысив голос, посредникам упрямый Чикотела, закованный в непроницаемую броню своей ненависти.

— У-у-у! Крови Чирика хочу напиться! — гудел он на своей башне, сбрасывая вверх хвостом залетевшего к нему снизу петуха.

— Что у вас вышло, чем ты его обидел? Из-за чего ваши раздоры? — спрашивали добродушного Чирика, а тот только пожимал, плечами и говорил спокойно:

Соловей сказал: «Не знаю,
Что приспичило дрозду,
Изругал, завел вражду,
Прицепился, на беду».

Однажды, миролюбивый, покладистый Чирик сам заговорил напрямик с Чикотелой:

— Чего ты на меня кидаешься? Точно я у тебя жемчужные пуговицы с рубахи спорол!

Чикотела стал вместо ответа размахивать у него перед носом своей грамотой — она развевалась в воздухе и снова сама собой навивалась на кизиловую палку:

— Вот оно, свидетельство моей правоты! Здесь все написано!

— Не знаете вы, — обращался он к соседям, — да, не знаете, что это за жадный человек! Как он передвигает по ночам границу своего виноградника все дальше на мой участок! Да нет, он не перестанет пакостить мне до второго пришествия!

Иные из соседей, те, что поехидней, подзуживали его:

— Враг вражды не позабудет!

— Не давай ржаветь кинжалу — жаль булатного клинка!

— В этой грамоте обозначены правильные рубежи — да никто верить не хочет! — со стоном отзывался Чикотела и добавлял: — что только не сорвется с языка у человека с уязвленным сердцем и взбаламученной, желчной душой! — Надо кончать! Нынче осенью не держать в руках Чирику чаши с молодым вином!

И при этом ворочал полными тоски глазами.

А что же Чирик? И в ус себе не дул! Радовался на зреющие, тронутые уже синевой, виноградные кисти. «Этой осенью надо посадить еще с десяток кустов «ркацители» — думал он вслух, и люди поддакивали: «Да, этот хоть в пустыне виноград вырастит!»

— Господи солнцеликий, будь милостив! — твердил Чирик свою неизменную молитву. Недосуг ему было лаяться с соседями, изводиться в распрях. Зато Чикотела был неутомимый смутьян.

— Вон он, тащится, чтоб его ничком похоронили! — говорил он, почернев с лица, при виде Чирика.

А Чирик, незлобивый Чирик, не мог удержаться от смеха…

— Чего он сам себя терзает, нелепый человек? Все мы люди, — дети праха; день — да твой, живи без страха!

А Чикотела не унимался: «О-ах! Увидеть бы мне его развороченные ребра, камни, его кровью обрызганные!»

— Что ты душу свою отягчаешь, несчастный человек! — сердилась на него жена — добрая и богобоязненная Ташнеура.

— Так почему же я богом забыт, судьбой изобижен? Где моя удача, скажи? — плачущим голосом прерывал жену вечно отлынивающий от дела Чикотела: — Так почему же у нас ничего нет за душой? Разве не Чирик виноват в нашей бедности? Сердце у меня иссохло!

Ташнеура, с языка у которой стекал только мед, а не желчь, оправдывала добряка соседа, но возмущенный Чикотела яростно напускался на жену:

— Разве он не передвинул ко мне межу? А откуда взялись те пять лоз вдоль самой границы?

— Дались тебе эти пять кустов! Разве пятью виноградными кустами семью прокормишь? — возражала незлобивая Ташнеура.

— Почему не приберет смерть моего врага? Он должен раньше меня уйти, да, да, он, Чирик должен на том свете открыть передо мной черную дверь! — никак не хотел утихомириться Чикотела.

— Довольно, перестань, лютая твоя душа, бурливый человек! — отвечала Ташнеура.

Забрав свое трепало и шерстяную кудель, она уходила во двор, присаживалась у розового куста — это было ее любимое место — и крестилась, вздыхая:

— Святой Георгий, заступись за нас!

Чикотела охал, стонал, мычал, а потом шел к соседям изливать свои горести, жаловаться — облегчить душу…

— Не сгибайся перед бедой, плечи к земле приметет. Выскажи, что у тебя на сердце камнем лежит! — раззадоривал его хитрый сосед.

Чикотела выкладывал во сто крат больше — а того не хотел знать, что когда котелок закипит, варево убежит и его же ошпарит.

В этой постоянной распре из-за чужого достояния проходили отравленные желчью дни Чикотелы. Был и такой случай, когда жизнь обоих, и Чирика и Чикотелы, висела на волоске.

Через один из иорских рукавов, что струился в ивняках и камышовых зарослях, был перекинут вместо моста сухой осиновый ствол. Это была единственная дорога через Иори. И вот, на этом неверном мостке встретились в одно прекрасное утро два стародавних врага. Бог весть, какая беда должна была разыграться на той сухой осине… Но гордец Чикотела и не подумал посторониться — не опуская взгляда, пошел прямо через мост и на самой середине, не удержавшись на ногах, бултыхнулся в воду.

Чирик прошел с улыбкой по свободному мосту и скрылся в винограднике.

На другой день Чикотела учинил в деревне целый розыск:

— Не узнал ли кто? Не рассказывал ли? Не радовался ли?