Наблюдательный отряд

В одном из нужных окон горел свет. Это была либо малая детская, либо спальня супругов Краузе. Окна этих двух комнат и кухни глядели во двор, окна большой детской, гостиной и столовой — на улицу.

— Ишь, полуночничают, — неодобрительно сказал Акимыч. — А нам тут торчать. У меня уже ноги мёрзнут от сидячего образа жизни.

— Я тебе валенки подарю, — пообещал Росомаха. — Уйдёшь со службы, выпишут тебе пенсион, будешь сидеть в валенках на лавочке и вырезать внукам свистульки.

— Внуки меня и не признают. Дочки тоже не признают, поди, — я их пять лет не видел.

— Служба...

— Она самая... служба...

Лабрюйер молчал. У Акимыча были дочки и внуки. У Росомахи, насколько он знал, где-то рос незаконный сын. А у него, Александра Гроссмайстера, даже захудалой тётки не было, чтобы ждала его с тарелкой пряников и кучей нотаций. Как-то оно так вышло, что, лишившись родителей, умерших очень рано, он совершенно отдалился от родни. Ему было тогда девятнадцать — самый подходящий возраст, чтобы начинать самостоятельную жизнь.

— Легли спать, — сказал Акимыч. — Ну, минут двадцать выждем — и с Богом.

Двадцать минут были очень долгими. Лабрюйер переживал их — как в молодости, когда с другими агентами сидел в засаде. Наконец Росомаха спросил:

— Ну, пора, что ли?

— Пора, — решил Лабрюйер. И все трое разом перекрестились.

Лестница чёрного хода была удивительно узкой, даже трудно вообразить, как по ней втаскивали корзинки с продовольствием, мешки и вязанки дров.

Росомаха и Лабрюйер расстегнули тужурки и повязали на лица платки — на американский лад. Но американские ковбои так, говорят, спасались от пылевых бурь, а Лабрюйер с Росомахой прикрывали носы и нижнюю часть лиц — мало ли как дело обернётся, чтобы сложнее было опознать. Бархатных карнавальных полумасок у них в хозяйстве не водилось, а вот носовые платки солидной величины были.

Они, открыв замок отмычкой, а крючок откинув ножом, медленно вошли в тёмную кухню. Росомаха быстро определил, где тут хозяйская спальня.

Чета Краузе спала — супруг на спине, супруга — свернувшись калачиком.

Пробуждение было не из приятных — кому бы понравился здоровый ком одеяла во рту и железные браслеты на руках?

— Тихо, тихо, — сказал Лабрюйер. — Будете шуметь — детки сиротками останутся.

— Вы поняли? — спросил Росомаха. — Будете молчать и отвечать на вопросы.

Первым освободили от самодельного кляпа господина Краузе.

— Вы нас с кем-то перепутали! — сразу воскликнул он.

— Тихо, деток и прислугу разбудите. Тогда вам плохо придётся. Отвечайте на вопросы, — велел Лабрюйер.

Он держал господина Краузе за руки, всей своей тяжестью прижимая к постели. Так же держал госпожу Краузе Росомаха. У мужчины хватило ума не сопротивляться, женщина пыталась вырваться и тихо мычала.

— Что за вопросы?

— Сперва я вам одно событие напомню. В седьмом, чтоб не соврать, году судили студентов, участвовавших в Федеративном комитете, который заседал тут, на Романовской. Они вообразили себя бог весть кем, принимали доносы на честных обывателей, устраивали ночные судилища. Им казалось, будто они восстанавливают справедливость. Довольно было назвать человека черносотенцем и противником новой власти...

— Да, да, это было ужасное время, — согласился Краузе.

— Время, когда очень легко было свести счёты с врагами. Или с людьми, которым задолжал немало денег. Или даже с человеком, от которого ждёшь наследства. Так вот, вы, господин Краузе, были чуть ли не единственным свидетелем на процессе. Остальные — или в могиле, или удрали из России. А вы знали от племянника, что делалось в этом проклятом комитете.

— Племянника втянули в это бунтовщики. Он был молод, он плохо понимал, что происходит!

— Однако он понимал, что людей, которых притаскивают в Федеративный комитет, потом отправляют на Гризиньскую горку? Теперь переходим к делу. На основании ваших показаний осудили несколько студентов, в том числе Фридриха Ротмана. Но Ротман был невиновен. Вы назвали его, чтобы выгородить другого человека, или даже других людей.

— Я сам видел там Ротмана!

— То есть вы на процессе сказали чистую правду?

— Да, да, разве я посмел бы врать? Вот и Аннемария подтвердит — я не имею привычки врать...

— Это похвально, — заметил Росомаха. — Значит, вы с супругой и сейчас правду скажете. Кто убил Хуго Энгельгардта?

— Но его расстреляли в шестом году!

— По ложному доносу.

— Этого я не знаю!

— Тише. Трёх человек тогда по вашему доносу расстреляли, Краузе. Но один уцелел. Получил он одиннадцать пуль в грудь, но как-то выжил. Это был Хуго Энгельгардт. Ваша супруга — его единственная наследница.

— Я не писал никаких доносов, я не имею отношения к смерти Энгельгардта, — возразил Краузе.

— Клянётесь, что не писали?

— Клянусь чем угодно!

— Значит, супруга писала, — сказал Лабрюйер. — Старый трюк. Краузе, не надо врать, у нас свидетели имеются. Вы с вашей женой обсуждали эти доносы.

— Анна? Не верьте ей, она дура!..

Лабрюйер при необходимости действовал очень быстро. Всего лишь на долю секунды он отпустил руку Краузе — и мгновенно влепил ему поразительной силы оплеуху.