Наблюдательный отряд

Наутро дворник Круминь отдал ему принесённый почтальоном конверт. Там были две переснятые карточки, на одной девица и девочка лет одиннадцати, на другой — дама чуть за сорок с этими девицей и девочкой. К карточкам прилагалась записка: «Госпожа Урманцева, Мария Урманцева и Амелия Гольдштейн, снято в Москве, в 1902 году».

— Отлично... — пробормотал Лабрюйер.

Госпожа Урманцева была русоволосой и темноглазой стройной дамой, для своих лет — весьма привлекательной, бедная Машенька волосы имела более светлые, распущенные — Лабрюйера часто просили делать карточки девиц с распущенными волосами, он привык к этой забавной моде, — и пряди лежали волнами, что означало — Машенька только что расплела длинные косы. Амелия Гольдштейн была пухленькой темноволосой немочкой, сходство с Машей выражалось в линии носа и подбородка, а также бровей — Маша тоже была темноброва. Лабрюйер вздохнул — какой бы красавицей стала теперь эта девочка...

Он пошёл в лабораторию, где хозяйничал Ян, и попросил сделать полдюжины хороших копий.

Вернувшись в салон, Лабрюйер обнаружил там целый праздник — к Хорю прибежали Минни и Вилли.

— Мы идём вечером в Латышское общество на «Демона», — сообщили барышни. — С нами идёт фрау Лемберг. Господин Лабрюйер, фрейлен Каролина! Пойдём все вместе!

— У меня вечер занят, — сказал Лабрюйер. — А фрейлен Каролина охотно пойдёт с вами.

Он не хотел далеко убегать от телефонного аппарата — в любую минуту могли объявиться Росомаха и Барсук.

Когда девицы, уговорившись о встрече (в кондитерской на Суворовской, чтобы соединить приятное с благопристойным — и съесть вкусное пирожное кремшнитте, и не торчать в ожидании на тротуаре, как особы известного ремесла), ушли, Лабрюйер обратился к Хорю:

— Обрати особое внимание на госпожу Лемберг. Что-то не нравится мне эта преподавательница итальянской грамматики.

— Отчего?

— Оттого, что госпожа Крамер много мне наболтала о том, как трудно в Риге найти живых итальянцев или хоть услышать итальянскую речь. Если бы она познакомилась с госпожой Лемберг, то, наверно, как-то бы упомянула эту даму. Не так много в Риге особ, которые свободно говорят и поют по-итальянски. Так что мерещится мне, будто она и есть госпожа Лемберг.

— Это было бы логично, — согласился Хорь. — Если Барсук придёт, когда меня не будет, пусть изучит квартал, где живут Краузе. Очень бы не помешал подробный план.

— Я тебе и без плана скажу, что там больше двориков и всяких тайных переходов, чем в нашем квартале. Чтобы всё это понять, нужно подняться на воздушном шаре.

— Или привлечь Пичу. Он там наверняка лазил.

— Если так и дальше пойдёт, Пича совсем забросит учёбу, нахватает «колов», и госпожа Круминь его-таки высечет.

Из театра Хорь пришёл раньше, чем Лабрюйер ждал его, и сильно недовольный.

— Видел я эту госпожу Лемберг, — сказал он. — Старая ведьма! Она так меня от Вилли оттирала, словно ей за это бешеные деньги платили! И всё про итальянскую оперу талдычит! Россини ей устарел, Доницетти ей скучен, у Пуччини — жалкие либретто! Слова сказать не даёт! А эти четыре дуры ей просто в рот смотрят!

— А тебе и возразить было нечего, — догадался Лабрюйер. — Погоди! А почему четыре?

— В корпусе этому не учили! А потом — сам знаешь, мы больше в балет бегали, — признался Хорь. — Где ещё на ножки полюбуешься? Вот теперь укороченные юбки носят, лодыжки видны, чего доброго, скоро коленки откроют. Конечно, посмотреть приятно. А так, как раньше, когда в театр бежишь с морским биноклем, так уже не будет. Ты, Леопард, не видел балетоманское войско в партере! Сидит дивизия отставных генералов, одни плешивые, другие ещё нет, у всех — седые усы с подусниками, и у всех — эти морские бинокли!

— Занятное, должно быть, зрелище. Так что за две лишние девицы?

— Прекомичное! Налей воды в кастрюльку, хоть чаю с горя попьём...

— Ты сказал — четыре дуры.

— Так они там подружек встретили. Одна — Гели, другая — Стасси, и обе страшны, как смертный грех. Гели с братом была, Стасси — с женихом, так брат и жених сбежали в буфет, а я с этим гаремом остался. А госпожа Лемберг прямо соловьём разливается! Тут тебе и Верди, и Беллини, и какой-то, прости господи, Чимароза... Хвост распускает перед новыми знакомыми! И в этом она разбирается, и в том, и по-итальянски вдруг как защебечет! Показывает, какая она образованная и утончённая натура! Тьфу, смотреть тошно.

— Так что госпожа Лемберг? — спросил Лабрюйер. — Собой-то какова?

— Не дама, а целая дамища. Седое бандо нечеловеческой величины, как сто лет назад носили!

Тут Хорь был неправ — огромные бандо из фальшивых волос вышли из моды сравнительно недавно, однако что юным кадетам до дамских причёсок, их взоры нацелены на девичьи ножки...

— Формы — такие, такие... — Хорь показал руками, как он обнимал бы сорокавёдерную бочку. — И трещит, и трещит! То по-немецки, то по-итальянски. И жаждет найти земляков.

— Она, — хмуро сказал Лабрюйер. — Вот какого чёрта ты сбежал?! Нужно было за ней проследить.

— Не получилось бы. Она попрощалась с девицами и уехала вместе с Гели, Стасси и теми двумя господами, они обещали её подвезти.