Наблюдательный отряд

— Да. Итак, цель — узнать, что на самом деле произошло в Федеративном комитете, когда он приговорил Энгельгардта и ещё двоих на основании ложного доноса к расстрелу. Кто там заседал и куда делись эти люди. Старый Ротман утверждает, что его племянника там не было. Осудили племянника и ещё каких-то неудачников. Но кто-то же принимал решения. Кто-то же остался безнаказанным.

— Думаешь, Розенцвайг?

— Что-то пока больно много сходится на Розенцвайге.

— Ты про яхту? Но ты же ещё не знаешь, ходила ли она тогда в Выборг.

— Мы не знаем, — поправил товарища Лабрюйер. — У тех, кто шантажирует инженера Икс, должны быть прямые доказательства его вины, которые в любую минуту можно предъявить. Я допускаю, что Розенцвайга могут опознать какие-то выборгские свидетели, и их держат про запас.

— Есть ещё один свидетель, который мог бы что-то рассказать о маньяке. Если только этот свидетель жив, — напомнил Хорь. — Гувернантка, Леопард. Её тело не было найдено.

— Тело выборгской девочки тоже не найдено. А свидетель Клява порет чушь...

— Сам видишь, версия о маньяке не имеет доказательств.

— Я их найду. Убийство Груньки-проныры и Лемана — косвенное доказательство. Кому помешала старая проститутка? И кому помешал бывший полицейский агент? Между ними — ничего общего, кроме тех трупов. И погибают они чуть ли не одновременно — после того как я приступил к розыску. Но должны быть ещё свидетели! Хотя бы один — но тот, которого стоит бояться!

— Это что, чутьё?

— Наполовину чутьё, Хорь. Посмотри и другой стороны. Должно быть в прошлом что-то очень страшное, если наши противники держат человека в стальных клещах. Участие в Федеративном комитете — такая вещь, что ещё как-то можно изворачиваться: был молод, глуп, пьян, дурные товарищи увлекли! Заодно сдать дурных товарищей, и выйдет послабление. Маньяку труднее...

— Но члену Федеративного комитета, если это докажут, придётся уезжать из Риги, тут он станет неприкасаемым.

— Кем?

— У индийцев есть каста неприкасаемых. К ним даже близко подходить нельзя, а не то чтобы говорить или, боже упаси, за руку поздороваться. Неприкасаемый останется жив, но приятного мало.

— Занятно. Только индийцам далеко до рижских бюргеров.

— Я это и имел в виду.

— Ну так что же?

— Что?

— План операции.

Хорь задумался.

— Тебе непременно нужен план? — спросил он, и Лабрюйер угадал в голосе неуверенность.

— Непременно нужен.

И месяца не прошло, как составленный Хорём план блистательно провалился. Оба знали это — и оба молчали о той неудаче.

— А какой тут может быть план? Ты пойдёшь к этой парочке, взяв с собой шарф...

— Один?

— Нет, боже упаси. Они уже начали убивать. Я слыхал про этот феномен. Человек, начав убивать, не останавливается, — с некоторой гордостью за свои познания сообщил Хорь. — С тобой пойдёт Росомаха. Я с Барсуком буду патрулировать подступы к дому. Мало ли что. Вдруг их угораздит сбежать по чёрному ходу.

— А Горностай?

— Больно много чести для них — чтобы ими занимался весь наблюдательный отряд!

Эта логика Лабрюйеру была понятна. В язвительном свидетеле Хорь не нуждался — пусть даже этот свидетель был помощником.

— Хорошо. Значит, осталось вызвать Росомаху и назначить точное время. Лучше — такое, когда старшие дети в школе.

— Для этого следует узнать распорядок дня благородного семейства.

— Расспросим Эльзу. Или нашу мадам Круминь. Мне кажется, она знает, кто в котором часу ночи употребляет ночную вазу.

Так и порешили. При этом Лабрюйер ни словом не намекнул Хорю, что их рассуждения — план операции. Раз уж Хорь возненавидел это слово — придётся считаться с такой временной придурью.

Потом Хорь проявил Пичину плёнку.

— А знаешь, получилось... Даже удивительно.

Пича учёл свет и вообще всё проделал так, как его учили. Силуэт «Лизетты» был чётким, все детали — понятными, название на борту — хорошо различимым. Стапель, на котором зимовала «Лизетта», был не слишком высоким, но Пиче удалось сделать кадры на фоне светлого зимнего неба.

— Вундеркинд, — усмехнулся Лабрюйер. — Пора его всерьёз учить. А теперь я подумаю, где взять портрет Розенцвайга. Такой, чтобы он был похож на себя, а не на свою бабушку. И всю эту картинную галерею отправим в Выборг.

— Ну, если ты считаешь нужным...

— Горностаю эта идея не нравится, я знаю. Но он — из жандармов, а я — из полицейских. Поэтому он сперва гонится за той целью из нескольких, которой проще достичь. А я держу в голове все цели разом, — объяснил Лабрюйер. — И, знаешь, Хорь, даже если маньяк не имеет отношения к Эвиденцбюро, всё равно... всё равно... девочек жалко, понимаешь?.. А маньяки — хитрые, и этот мог просто выучиться так прятать трупы, что и концов не найдёшь...

— Понятно... — пробормотал Хорь.

Уловка Лабрюйера сработала — он вроде и упомянул Енисеева, а вроде и сам этому значения не придал. Впрочем, вбивать клин между Хорём и Горностаем Лабрюйер не собирался. Ему просто нужно было подольше удержать командира наблюдательного отряда в союзниках.

Предоставив Хорю вызывать Росомаху и Барсука, Лабрюйер отправился домой.