Наблюдательный отряд

— Наш Клява — на втором этаже, жди здесь, — велел Лабрюйер. — Если что — кричи петухом.

Сигнал был придуман заранее — петушиному воплю в таком заведении вряд ли кто удивится.

— Держи, — Барсук отдал ему ком ваты, пропитанной эфиром, и Лабрюйер сунул это оружие в карман халата.

В коридор второго этажа выходило несколько дверей, сильно похожих на тюремные — с окошечками. Каждое было забрано деревянной ставней. К счастью, они не были застеклены.

В торце коридора сидел на табурете здоровый дядька в белом халате и белой шапочке — видимо, санитар.

— Тебе чего надо? — спросил дядька.

— А вот сейчас покажу, — ответил Лабрюйер. Санитар был выше его ростом, и этого противника следовало обезвредить, пока он сидит.

Лабрюйер при необходимости двигался очень быстро. С годами, да ещё от пьяного образа жизни, он отяжелел, но сумел приказать себе — и в три прыжка достиг противника. Ошарашенный санитар почти встал, но его равновесие ещё было шатким, и Лабрюйер повалил его на пол.

Сразу стало ясно, что санитар куда сильнее Лабрюйера, за это качество его и взяли на службу. Но он умел справляться с безумцами, а Лабрюйер пока ещё был в своём уме и помнил те ухватки, которым обучили опытные полицейские агенты. Главное было — зажать противнику рот и нос комком ваты, и до того, как он позовёт на помощь. Второе — самому не надышаться этой дрянью.

Лабрюйер сам не понял, как в узком закутке, упёршись ногами в стену, вывернулся из-под тяжеленного тела. Он мгновенно заломил санитару руку за спину, уложил его на брюхо, поставил колено ему между лопаток, а потом чуть ли не в зубы засунул вату с эфиром.

Когда противник обмяк, Лабрюйер поднялся и несколько секунд приходил в себя. Ком ваты он оставил во рту у санитара, решив, что такому детине смерть от пары капель эфира не угрожает. И пошёл по коридору, поочерёдно открывая ставни дверных окошек и взывая:

— Клява! Андрис Клява! Студент Клява! Господин Клява!

В одной конуре с зарешеченным окошком сидел седобородый старец, он молча показал Лабрюйеру язык. В другой тихонько пел латышскую песенку хрупкий белокурый юноша. Он повернулся к окошку и, оскалясь, зарычал. В третьей стоял мужчина, голый по пояс, топтался на месте и раскачивался. В четвёртой сидел на полу мужчина одетый и читал книжку.

— Клява, это вы? — спросил Лабрюйер.

— Нет, не я, — по-латышски ответил безумец. — Клява убил ребёнка. Значит, это не я. Я никого не убивал.

— Слава те господи! — сказал Лабрюйер. Нужный ему человек не рычал и был способен отвечать на вопросы.

— Да, вы не убивали, я это знаю. Клява плохой, а вы хороший, — по-латышски же сказал он безумцу. — Вы умный, вы книги читаете.

— Да, это мои учебники. Мне позволили взять сюда учебники. Здесь хорошо. Здесь можно учиться, и я знаю, что сюда не пустят Кляву.

— Не пустят, — согласился Лабрюйер. — А где вы были перед тем, как попасть сюда?

— Я был в суде. Там судили Кляву. Он — убийца. А я ни в чём не виноват, и меня привели сюда. Тут он меня не найдёт.

— Нет, не найдёт.

Лабрюйер попытался через окошечко разглядеть камеру, где сидел Андрей Клява. Он увидел сущую конуру с узкой койкой. Другой мебели не имелось, а койка, видимо, была намертво прикреплена к стене. Сквозь зарешеченное окно проникало достаточно света для чтения. Книги стояли у стены двумя стопками.

Бывшему студенту было, видимо, чуть за тридцать. Вряд ли здешняя кормёжка способствовала приятной округлости тела. Худое неподвижное лицо с правильными чертами, костлявые плечи под серой застиранной рубахой, взгляд не в окошечко, на собеседника, а куда-то в левый верхний угол, — всё это было болезненно жалким и удручающим.

— Я его боюсь, — признался безумец. — Он девочку убил. На суде так и сказали: убил Клява. А меня оправдали и привезли сюда.

— Это они хорошо сделали. А где вы были до суда?

— В тюрьме. Полицейские думали, что убил я, а оказалось — Клява.

— Бывает, что и полиция ошибается. А где вы были до того, как приехали в тюрьму? Вы ведь приехали? На автомобиле? Вы были у себя дома?

— Нет... Я прятался. Мне потом сказали, что я напрасно прятался. Ведь я не виноват.

— Вы прятались у родственников?

— Нет, в карцере, — сказал Клява. — Там хорошо, тихо, я с собой учебники взял... Не забирайте у меня учебники, я должен окончить курс.

Лабрюйер сообразил, о чём речь.

— Вы прятались в политехникуме?

— Да. Мне сторож свечки дал. Я понимал, что меня поймают, но прятался. Зря я боялся. Ведь в суде узнали правду. Я думал, будто знаю правду, понимаете? Я хотел написать, что произошло на самом деле, но я боялся — найдут, отнимут, и никто уже ничего не узнает... Я хотел написать в учебниках, там есть пустые страницы... Но они хотели отнять у меня учебники! Я не отдал. А если бы написал в учебнике — они бы догадались и отняли, они хитрые. Но я тоже хитрый, я написал...

— И где вы спрятали написанное?

— Я не помню. Я ничего не помню. Но я написал. Я написал!

— Я вам верю. И все ваши друзья вам верят. И Феликс Розенцвайг...

— Кто такой Феликс Розенцвайг?

Тут снизу раздалось кукареканье.

Лабрюйер задвинул окошко ставней и понёсся вниз.