Наблюдательный отряд

— Хорь, это заведение довольно далеко, туда пока доберёшься — час пройдёт, и то — тут ведь сразу ормана поймаешь. А в тех краях они не так уж часто разъезжают. Ближе к вечеру я позвоню Линдеру и узнаю, что про «черепа» написано в сводках. Скорее бы Мякишев приехал!

— Горностай хотел определить его на завод «Мотор», — сказал Хорь. — Там нужны ученики слесарей и кто-то ещё, кажется, крепкие парни, чтобы гонять по территории тачки и вагонетки. Хотелось бы поскорее его туда отправить. Это возможно?

— Почему ты просишь там, где мог бы приказать?

— Потому что говорю — с тобой. Это ведь тоже наука, чёрт бы её побрал, знать — кого просить, кому приказывать! В корпусе не проходили!

Лабрюйер невольно улыбнулся.

— С Божьей помощью осилишь, — пообещал он.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Александровские высоты оказались твёрдым орешком.

Кабы только ими пришлось заниматься! Лабрюйеру же следовало держать в голове не только историю бедного Клявы, которого сделали в деле об убийстве Маши Урманцевой козлом отпущения. Ему следовало помнить также и про смерть «черепа» вкупе с исчезновением Ротмана, и про загадочную блондинку с госпожой Крамер, а также про того, кто увёз госпожу Крамер из «Северной гостиницы». Хорошо хоть, Енисеев обещал заняться Розенцвайгом.

— Этот голубчик пока производит впечатление малость придурковатого идеалиста, — сказал Енисеев. — Но как инженер он пользуется уважением. Я не удивлюсь, если он в юности, будучи наивным ягнёнком, натворил дел, а родня постаралась всё замять.

— Да, сходство с ягнёнком имеется, — согласился Лабрюйер. — Оттого он, возможно, выглядит моложе своих лет. Узнай, когда он родился.

— Ты хочешь понять, мог ли он совершить то, первое, убийство девочки? — догадался Енисеев. — Боюсь, что в пятнадцать или шестнадцать лет юный балбес, получив от дурочки решительный отказ, на такое способен. Не каждый балбес, конечно. Лично я, не справившись с первым поцелуем и получив от дамы первую оплеуху, облил чернилами её белый праздничный передник. И знаешь что самое обидное? Потом мы четыре года не видались, я навоображал, как проеду мимо её окна на белом коне в генеральском мундире, а она будет помирать от чахотки, и последним её словом будет моё имя. И что бы ты думал? Она вышла замуж за моего родного дядю! И никакой чахотки! Но когда я понял, что теперь могу звать её тётушкой, это был праздник! Уж и генеральских эполет не требовалось. Так вот, насколько я знаю род человеческий, Розенцвайг скорее наглотался бы спичечных головок, чем изнасиловал и зарезал девицу. Но это, так сказать, среднеарифметический Розенцвайг, который полон добродетельных немецких восторгов. Именно наш может оказаться исключением. Однако я сомневаюсь.

— Очевидно, нужно, чтобы Хорь приказал тебе узнать дату рождения Розенцвайга, — ответил на этот монолог Лабрюйер.

— Я узнаю. Это несложно.

Енисеев явно обиделся, что его прелестный экспромт, исполненный артистически, встретил такой приём.

— И потребуется запрос в выборгскую полицию. Там наверняка есть яхт-клуб. Пусть узнают, не приходила ли в последние десять лет рижская яхта «Лизетта». Я добуду хороший снимок.

— Ты — бульдог. Ты можешь вцепиться в рукав тулупа и часами не отпускать его, хотя рукав совершенно несъедобен.

— Возможно. Я взял след — и даже не пытайся сбить меня с этого следа, всё равно не получится, брат Аякс.

После того как Лабрюйер и Хорь заключили союз (без единого слова, но слова им и не требовались), Лабрюйеру стало гораздо легче давать отпор Енисееву. Енисеев правильно определил ситуацию: «спелись». Но спасать свой несколько пошатнувшийся авторитет он не стал — возможно, и эта интрига его на самом деле не столько беспокоила, сколько забавляла.

Замысел Лабрюйера проникнуть в лечебницу умалишённых Енисееву не слишком понравился («Если ты сам там спятишь, как мы тебя оттуда добывать будем?»), но спорить он не мог — командир наблюдательного отряда эту авантюру одобрил.

Инспектор Горнфельд, с которым у Лабрюйера никогда особой дружбы не было, по просьбе Линдера связался с дирекцией лечебницы и узнал, что Клява жив. Но подробностей ему не сообщили — якобы это какая-то священная Гиппократова тайна.

Вместе с Сенькой Мякишевым Лабрюйер составил план лечебницы и изучил все подступы к корпусу, где сидели буйные и теоретически должен был обретаться Андрей Клява.

— Летом было бы легче, — сказал Сенька. Он имел в виду, что летом больные прогуливаются во дворе и ходят вокруг четырёхугольного пруда, так что лишний человек в сером байковом халате не привлечёт к себе внимания. А зимой таких гуляк куда меньше.

— Тебе придётся проникнуть туда ещё раз, — подумав, решил Лабрюйер. — Мой шанс, кажется, связан с кухней. Им же дают трижды в день какой-нибудь габерсуп. Как я понимаю, еду привозят или приносят из кухни. По такому случаю двери корпуса отворяются.

Хорь, в это время красиво обрезавший карточки особой машинкой-гильотинкой, вытянул шею и посмотрел на план лечебницы.