Наблюдательный отряд

— Нет, у наших знакомых такой девушки не было, — сразу ответила Лея. — Я бы знала.

— Может быть, девушка не из Риги? — предположил скорняк. — И я даже думаю — совсем не из Риги, а из маленького городка, из местечка, знаете, что такое штетл? Это городок, где много бедных евреев, и чем они кормятся, даже понять невозможно. Рижская девушка знает, что может познакомиться с хорошим женихом, она не станет делать глупостей. Она может понравиться даже доктору или адвокату — я имею в виду еврейского доктора или адвоката. А девушке из местечка где взять хорошего жениха? Да, да, бывали случаи, что их сманивали дурные люди, бывали...

— И красивая девушка очень хорошо знает, что она красивая, — добавила Лея. — Она задирает нос, а мать ей наверняка говорила: Хава-Матля, здесь нет человека, который бы оценил твою красоту!

— Значит, мы поняли, как это могло произойти. А что с ней могло случиться, когда её выкупил богатый человек?

— Вряд ли он на ней женился. Пожил с ней пару лет, дал ей денег, и они расстались. Но, если он порядочный человек, он мог ей подыскать жениха... — тут Лея задумалась. — И дать приданое... Это значит, что её увезли туда, где о ней никто ничего не знает.

— Значит, найти её не удастся? Ну что же, такой результат — тоже результат. Спасибо, господин Шнеерзон, спасибо, госпожа Шнеерзон.

Лабрюйер встал.

— Господин Гроссмайстер, есть один человек, которого нужно спрашивать о красивых девушках! — вдруг сообразил скорняк. — Это сват! У русских свахи — женщины, а в местечке сват — обязательно мужчина. Ещё двадцать лет назад такие сваты разъезжали по местечкам и знали наперечёт, у кого сколько дочек на выданье и какое у каждой приданое, они и всех женихов знали. Конечно же, старый Хаим-Арон должен помнить всех красивых девушек!

— Да, Хаим-Арон! — обрадовалась Лея. — Он совсем уже старенький, стал такой праведник, такой праведник! В пятницу вечером мы его увидим в синагоге!

— Да, он теперь, как мальчик, ходит туда и заново учит Тору! — Шнеерзон рассмеялся. — Старость, скажу я вам, господин Лабрюйер, очень опасная вещь. Нас с Леей спасают только внуки — приходится казаться умнее, чем мы на самом деле, правда, Лея?

— Госпожа Шнеерзон, я тоже внука завёл, — сказал Лабрюйер. — Да, да, позавидовал вам, у вас такой толковый Гриша. А у меня теперь Сеня. Не знаете, никто поблизости не сдаёт в комнате угол? Хотелось бы его поселить не слишком далеко от «фотографии». Но чтобы комната была тёплая, с умывальником, как полагается, чтобы постельное бельё меняли чаще, чем раз в три года.

— А я спрошу у соседок, господин Гроссмайстер, — пообещала супруга скорняка. — Абрам, ты уже предлагал господину Гроссмайстеру серый каракуль?

— Господин Гроссмайстер, пока вы будете думать, зима кончится! Давайте я всё-таки сошью вам шапку. Вы молодой человек, вам жениться надо... — напомнил скорняк.

— Надо, — согласился Лабрюйер. И ушёл, исполненный решимости сесть и написать письмо Наташе.

Но в фотографическом заведении он занялся совсем другим делом.

Телефонная барышня соединила его с кабинетом главного врача лечебницы на Александровских высотах.

— Я обращаюсь по деликатному вопросу, — сказал Лабрюйер. — Мой родственник, студент, стал заговариваться. Он много занимается, к тому же нервический тип сложения. Нельзя ли его поместить к вам на несколько недель — под присмотр опытных врачей? Мы бы держали его дома, но он вдруг начинает кричать, сами понимаете, это так неудобно...

Разговор затянулся минут на десять — Лабрюйер вызнавал, сколько человек в палате, хорошо ли охраняется корпус, не грозит ли родственнику встреча с настоящими буйными безумцами. Решётки на окнах его тоже интересовали. Завершил беседу он так:

— Если в течение трёх дней его состояние не улучшится, я вам телефонирую, и мы оговорим условия.

Хорь слушал этот разговор и усмехался.

— Уж не меня ли ты собрался сдать в эту лечебницу? — спросил он.

— Я просто хотел знать порядки в лечебнице. Пойду туда сам, только нужно раздобыть халат, колпак и ту войлочную мерзость, в которую обувают больных.

Хорь уставился на Лабрюйера с восторгом, но восторг был какой-то тревожный.

— Ты хочешь изобразить сумасшедшего?

— После того как я изображал Аякса Локридского, мне уже ничего не страшно. Ты не забывай, я пять лет служил полицейским агентом под началом господина Кошко, а он обожал всякие маскарады. Я как-то даже был старухой на паперти. Если хочешь, спроси Панкратова — он тебе расскажет, как два часа пролежал под кроватью, на которой преступник занимался любовью с супругой.

Хорь расхохотался.

— Нужно туда отправить Мякишева. Я по глазам вижу, что он вернётся и с халатом, и с колпаком, и даже с каким-нибудь серебряным портсигаром.

— Это мысль. Эй, Мякишев!