Наблюдательный отряд

Вторая модель, более основательного вида, имела обтянутый тканью фюзеляж, форма крыла была иной, мотор, как сообразил Лабрюйер, был упрятан где-то под фюзеляжем, колёса были гораздо больше. У стола стоял офицер лет тридцати, судя по погонам — лейтенант, в строгом френче нового образца. Его пышные усы напомнили Лабрюйеру Енисеева, только тот не заботился, чтобы острые напомаженные кончики браво торчали в стороны. Взгляд тёмных глаз тоже был другой — не с ехидным енисеевским прищуром, а открытый и ясный.

— Здравствуйте, Яков Модестович, — сказал он Гаккелю.

— Здравствуйте, Виктор Владимирович, — ответил Гаккель, расстёгивая пальто.

Оба приветствия прозвучали так холодно, что Лабрюйер догадался: перед ним соперники.

В просторной светлой комнате было ещё немало народу — исключительно мужчины, главным образом — сравнительно молодые, в штатском и в мундирах.

— Все в сборе, Фёдор Фёдорович, — сказал Калепу Виктор Владимирович. — Можно начинать.

Тут ворвались Феликс Розенцвайг и Теодор Рейтерн.

Рейтерн оказался похож на своего папеньку — такого же крепкого сложения, с широким лицом — но не круглым, а уже по-мужски оформившимся. Его русые волосы были коротко подстрижены — видимо, такими же были и отцовские, пока не поседели.

— Я собрал вас тут, господа, чтобы окончательно решить, какой из аэропланов мы выберем для постройки. Хотелось бы к началу лета иметь экземпляр для пробных полётов, — сказал Калеп. — Вот модель «Гаккель-пять», творение всем нам известного Якова Модестовича Гаккеля. Вот модель «Дельфин». Если кто не знает конструктора, господина Дыбовского, — вот он, вчера только приехал из Санкт-Петербурга. Задача всем ясна — нужна машина, которая может садиться и на суше, включая в понятие суши палубу корабля, и на воде. То есть требуется гидроаэроплан. Для чего — думаю, всем понятно. Господин Гаккель, слово вам.

— Мой аэроплан-амфибия построен два года назад на «Руссо-Балте», господа, и желающие могут его там видеть на заднем дворе, — сказал Гаккель. — Первый российский морской аэроплан стоит на заднем дворе, вместе с ненужными железками и сломанными станками, господа. Прежде, чем попасть туда, он получил серебряную медаль на воздухоплавательной выставке в Санкт-Петербурге, это было в апреле одиннадцатого года. Я надеялся, что мой гидроаэроплан станет надёжным средством морской разведки, но неизвестные мне знатоки сочли конструкцию слишком ненадёжной. Я внёс кое-какие исправления и вновь предлагаю вам свою модель. Готов ответить на все вопросы.

— Вы, Виктор Владимирович, — сказал Калеп Дыбовскому.

— Мы с братом Вячеславом, приступая к работе, знали о претензиях к аэроплану очень нами уважаемого господина Гаккеля, — сказал лейтенант. — К тому же я — сперва моряк, потом военный лётчик, это моё ремесло, и я знаю о море и об аэропланах то, чего в книжках не прочитаешь, — таких книжек ещё не написано. Нехорошо хвастаться, но я, кажется, первый доказал, что авиаторы могут обнаруживать в море подводные лодки. Испытывал в воздухе радиопередатчик Тушкова, летал на «ньюпоре» и на «блерио», занимался аэрофотосъёмкой... Я более практик, чем если бы окончил знаменитый рижский политехникум. Поэтому, работая над «Дельфином», я учитывал, что мой гидроаэроплан будет оснащён российским мотором, а не «Эрликоном», как у господина Гаккеля. Я уже имел дело с мотором конструкции Фёдора Фёдоровича — весной минувшего года, как раз в Риге, мы его испытывали, и результат — выше всяких похвал. Я отдаю должное Якову Модестовичу — он действительно сконструировал первый гидроаэроплан. Это прекрасная работа — а мы с братом сконструировали боевую машину, не столь элегантную, зато надёжную и быструю.

— Отчего вы решили, будто ваш «Дельфин» быстрее моего моноплана? — спросил Гаккель.

— Мы с братом делали опыты. Если обтянуть фюзеляж брезентом, скорость заметно возрастает. До сих пор никто не использовал брезент.

— А о том, что под вашим брезентом мотор будет перегреваться, вы подумали?

И завязался спор, в котором Лабрюйер через полминуты перестал хоть что-либо понимать. Звучали совершенно для него невразумительные «монокок двоякой кривизны», «пилон крепления шасси», «обратная стреловидность крыла», «обводы фюзеляжа».

Дыбовский потребовал дать слово исполнителю, инженеру, чьей фамилии Лабрюйер в общем гомоне не разобрал.

— Мы получили чертежи «Дельфина» ещё в декабре, — сказал этот инженер. — Мы всё просчитали, до последнего болта. Единственное, что нас смутило, — если использовать рекомендованные господином Дыбовским материалы, вес получается слишком большой. Тут придётся обсуждать каждую деталь в отдельности.

— Вот, вот! — воскликнул Гаккель. — Это в моей модели тоже учитывается!

Калеп с усмешкой следил за спором.

— В столице уже почти решено, что мы будем строить «Дельфин», — сказал он Лабрюйеру. — Но сейчас сказано много умного, и Дыбовскому придётся над этим крепко подумать.

К ним подошёл Розенцвайг.