Наблюдательный отряд

Зажглись две лампочки большой люстры, и Лабрюйер увидел Хоря, в мужской одежде и с утюгом. Тут до него дошло — парень тренировался. Он не мог открыто ходить в тир и совершенствоваться в стрельбе, но приучить руку к тяжести, которая заведомо больше, чем тяжесть револьвера, он мог.

Заряженный револьвер системы «наган», а именно такой был у Хоря, весил два фунта — и Хорь из него промахнулся. А чугунный утюг госпожи Круминь — это добрых шесть фунтов, да ещё поди удержи его неподвижно за ручку...

Видимо, Хорь собирался попробовать, как пойдёт дело с утюгом, и если окажется, что именно этот снаряд ему нужен, — вернуть госпоже Круминь её имущество, а себе купить свой собственный утюжище. Но он некстати заболел.

— Господин Мякишев! — позвал Енисеев. — Идите-ка сюда! Тут вас поучат правильному обращению с револьвером. У нас имеется мастер своего дела...

Хорь поставил утюг на помост, оттолкнул Росомаху и быстро вышел.

— Напрасно ты, Горностай, — сказал Росомаха. — Ты бы в такой истории не то что утюг, а мельничный жёрнов сбондил и с ним по ночам маялся. Иди сюда, Сеня. Я тебя поучу. Вставай, держи ручку...

— Что он за командир, когда такой обидчивый? Ей-богу, как старая дева, — буркнул Енисеев. — Самообладание — такая штука, что в аптеке не купишь.

— Самообладание и в пятьдесят не у всех имеется, а ему — двадцать два, кажись, — добавил Лабрюйер. — Хуже нет, когда не можешь дать сдачи тому, кто вдвое тебя старше.

— Может, черти бы его побрали! Может! Он же — командир отряда! — взорвался Енисеев. — Да я бы счастлив был, если бы он сейчас послал меня по матушке! Он должен быть свободен, понимаете? Свободен принимать решения! И не думать, кому сколько лет и где у кого любимая мозоль!

— После того как он провалил операцию, с ним надо поаккуратнее, — сказал Росомаха.

— Нет! А если с ним нужно обращаться, как с фарфоровой вазой Севрской мануфактуры, значит, он не то ремесло выбрал!..

И тут в салон ворвался Хорь. Оказалось — стоял у чёрного хода и весь спор подслушал.

— Господин Горностай, а не пойти ли вам?..

Посыл был энергичный и просто великолепный. Сенька, таких художеств ещё не слыхавший, даже утюг выронил.

— Есть! В десятку! — воскликнул Енисеев. — Росомаха, уходим. Леопард, пусть Мякишев... Нет! Хорь, ты командуй.

— Мякишев? — не сразу понял Хорь.

— Наш новый агент, — Росомаха указал на Сеньку. — Хорошо бы ему пока пожить тут, а ты покажи ему все ходы и выходы.

Хорь с интересом оглядел Сеньку.

— «Очи чёрные, очи страстные...» — негромко пропел он.

— Тебе Леопард обо всём доложит. Значит, Леопард, постарайся найти люцинского гения.

Лабрюйер видел, что примирения между Хорём и Енисеевым пока что нет. И сообразил, что эта беда — ему на пользу.

— Я также буду докладывать Хорю о поисках маньяка, — сказал он.

— Да, конечно, — ответил Хорь. — Непременно.

— Спелись... — проворчал Енисеев. — Но, Леопард, ищи всё-таки и третьего злодея. Я не думаю, чтобы человек, у которого в голове зонтиком помешали, мог служить на заводе и безупречно скрывать своё безумие. И Ротмана ищи.

— Если он только жив. Да и нужен нам не столько Ротман, сколько «череп». Это ведь он — свидетель преступления, если только мы все правильно поняли Ротмана, — заметил Лабрюйер. — Может ведь и такое быть, что «череп» и свидетель, которого отыскал Ротман, — два разных человека.

— Может, — согласился Хорь. — Тогда выходит, что «череп» — преступник...

— Он и есть преступник, если людей убивает. Ладно, пойдём мы. Всё вроде обсудили, все страшные тайны раскрыли, — подытожил Енисеев.

— Спокойной ночи, товарищи, — сказал Росомаха.

Когда они ушли, Хорь занялся Сенькой Мякишевым и расспросил: кто таков, чему учился, что умеет. Лабрюйер меж тем баловался с утюгом — и впрямь, держать его на вытянутой руке за ручку было затруднительно.

Потом Сеньку уложили спать в закутке, чтобы утром сразу направить его на Выгонную дамбу, а Лабрюйер и Хорь пошли домой.

— Мне не нравится, что за «фотографией» так открыто следят, — сказал Лабрюйер. — Ты сейчас выйдешь на Колодезную, перейдёшь Гертрудинскую и пойдёшь мне навстречу по той стороне улицы. А я пойду, как обычно. Если за мной кто-то увязался — ничего не затевай, просто понаблюдай.

Но на сей раз мужчины с актёрской физиономией не было.

Утром Сеньку покормили и отправили на поиски «черепа». Лабрюйер велел ему узнать всё про меблированные комнаты и гостиницы в окрестностях Выгонной дамбы. Узнать — и не более того! Сам он пошёл искать Бертулиса Апсе.

Орман стоял возле Большого Насоса и сперва даже не понял, чего Лабрюйер от него добивается. Потом вспомнил, где села в пролётку блондинка и куда велела себя везти, понаблюдав за «Рижской фотографией господина Лабрюйера».

— Она по-немецки говорила? — спросил Лабрюйер.

— По-немецки. Но малость не на здешний лад.

— А какого она, на твой взгляд, возраста, какого сословия?

— Средних лет, в такие годы уже замужем обычно бывают и двоих-троих растят.

— Значит, около тридцати. Особых примет не заметил?

— Да какие там приметы? Бледненькая такая немочка.

— Итак, взял ты её возле Бастионной горки, а потом повёз в Задвинье?