Наблюдательный отряд

Лабрюйер, которого очень забавляло это приключение, помог пассажиру поставить ногу на уступ сугроба, а дальше тот и сам довольно ловко спрыгнул наземь.

— Разрешите представиться — Гаккель, инженер, — сказал он.

— Гроссмайстер, владелец фотографического заведения, — ответил Лабрюйер.

— Господин Гроссмайстер, довершите благодеяние — довезите, ради бога, до «Мотора». Я опаздываю, а этот господин... — Гаккель имел в виду шофёра. — Ему бы в цирке выступать!

— Да садитесь, бога ради. Но как вы свою модель повезёте?

— На руках! Но придётся ехать медленно.

— Вы же хотели быстро.

— Медленно. Ну так скорее!

— Я вас от самого «Руссо-Балта» вёз, я нарочно через Московский форштадт и по реке ехал, чтобы по пустым улицам, чтобы модель не растрясти! — вдруг запричитал шофёр. — Я спешил, я ваше приказание выполнял — скорее, скорее! Кто меня теперь отсюда снимет?!

— Я даже не представляю, как это сделать, — признался Лабрюйер. — Неизвестно, что там у вашего «Бенца» под брюхом. Вы-то сами знаете?

— Грузчиков надо прислать, — додумался Бертулис Апсе. — И дворников с лопатами. Подкопать сугроб, потом на руках перенести.

— Да едем же! — взмолился Гаккель. — На заводе найдём крепких парней, я им заплачу, так и быть!

Пролётка двигалась к «Мотору» презабавно — то быстрее, то медленнее, а углы огибала и вовсе с похоронной скоростью. Наконец показался каменный забор «Мотора». Лабрюйер поднял голову и увидел столбы дыма из высоких труб.

Он полагал, что тут и расстанется с Гаккелем, но Гаккель окликнул парня с тачкой, попросил зайти на проходную, назвал своё имя, и минут пять спустя ворота распахнулись.

Всякий завод — это город в городе. Лабрюйер, принюхиваясь к совершенно незнакомым запахам, с любопытством разглядывал широкие приземистые корпуса, толстые трубы котельных, улицы между корпусами, по которым возили в вагонетках и на тачках разнообразные предметы, ему непонятные, и чуть не бегом носился заводской народ. Его удивили было шинели и фуражки военных, но он вспомнил: заказы!

— Теперь направо, теперь прямо, — командовал Гаккель. — Стоп! Господин Гроссмайстер, помогите мне выбраться!

Лабрюйер выполнил просьбу, за ней последовала другая — отворить перед Гаккелем высокую дверь. Одновременно с хозяином модели к этой двери подкатил мотоцикл и подошли двое мужчин. Один был Лабрюйеру неплохо знаком. Не далее как летом он спас этого человека от смерти. Не один спас, в компании с Енисеевым, но всё же...

— Доброе утро, господин Калеп, — сказал Лабрюйер.

— Доброе утро, господин Калеп! — чуть не хором закричали водитель мотоцикла и его пассажир, оба — в тёплых кожаных тужурках, наподобие тех, что носят авиаторы, и в огромных шофёрских очках.

— Господин Гроссмайстер, вы? С господином Гаккелем? Здравствуйте, Гаккель, рад вас видеть. Здравствуйте, Рейтерн.

— Я Розенцвайга привёз, — сказал водитель. — Ему тоже любопытно посмотреть на модели. Ведь можно?

— У вас, я знаю, будет славный спор, — сказал пассажир, — и я тоже поучаствую.

— Хорошо, Феликс. Теодор, ставьте мотоцикл за углом и поднимайтесь.

Феликс Розенцвайг слез с заднего сиденья, стащил с лица очки и сразу же надел другие, маленькие и круглые. Это был высокий молодой человек, малость нескладный, из-под шапки выбивались на лоб мелкие светлые кудряшки.

— Что же он там возится? — спросил Розенцвайг. — Тео, Тео!

— Проходите скорее, нас уже ждут, — сказал Гаккелю Калеп и придержал дверь, чтобы тот без опаски внёс свою драгоценную модель.

Калепа, волей-неволей узнавшего, с какой организацией сотрудничает Лабрюйер, его появление вовсе не удивило. Лабрюйер же, решив, что при поиске предателя никакие сведения не будут лишними, преспокойно поднялся на второй этаж с таким видом, будто уже десять лет трудится в этом здании и оно ему осточертело.

Для модели Гаккеля был приготовлен особый стол. Рядом стоял другой, а на нём — ещё одна модель, примерно такой же величины. Гаккель освободил своё сокровище от холстины, и Лабрюйер мог их сравнить.

Бывая на Солитюдском ипподроме, часть которого теперь занимал аэродром, он нахватался авиационных словечек и потому знал, что такое «моноплан». Обе модели были монопланами, но произведение Гаккеля не имело фюзеляжа и кабины, а пилоту и пассажиру предназначались два миниатюрных сидения на ферме, соединяющей нечто вроде детских салазок. К этим салазкам были приделаны колёса. Сверху к ферме крепилось крыло, а снизу к крылу был приспособлен маленький макет авиационного мотора с винтом. В целом изящная конструкция сильно напоминала венецианскую гондолу — какой Лабрюйер видел её на журнальных картинках. Снять крыло — и пускайся в плаванье.