Наблюдательный отряд

Каждый раз, увидев Ольгу, он поражался её красоте. Статная, немного полноватая фигура, осанка королевы, пышные русые волосы и правильное округлое лицо казались ему тем идеалом, о котором только мечтать можно — да ещё завидовать мужчинам, которых выбирают такие красавицы. Пройти рядом с ней по улице — уже праздник.

— Могу ли я угостить вас чашечкой кофе? — смущаясь, спросил Лабрюйер.

— Да, конечно, только у меня совсем мало времени.

— Тогда зайдём во «Франкфурт-на-Майне», там меня знают и сразу подадут кофе с кусочком вишнёвого торта или, если угодно, с баварским кремом.

— Ну, рассказывайте, что на душе, — прямо сказала Ольга. — Вы ведь не ради моих прекрасных глаз меня сюда позвали.

— А на душе у меня... Вот, который день ношу с собой письмо госпожи Иртенской, а что ответить — понятия не имею.

— То есть как — не имеете?..

— Это такое письмо... Я даже не понимаю, зачем их пишут, такие письма... Вы — дама, вы должны знать, вот, прочитайте, вы же её подруга...

— Конечно, мне не следует читать письмо, которое не мне адресовано. Но я знаю Наташу, у неё пылкая натура, она могла с лучшими намерениями сильно вас озадачить. Давайте сюда...

Читая, Ольга то усмехалась, то еле сдерживала хохот.

— Но всё же очень просто! Наташа любит вас и хочет оправдаться перед вами. Это чтобы вы никогда не думали о ней плохо. Письмо о том, как она вас любит, и о том, как хочет, чтобы вы её любили.

— Но что я должен ей написать?!

— Вы её любите?

Лабрюйер подумал и молча кивнул.

— Напишите примерно так: «Наташенька, я понимаю, что тобой руководило, когда ты взялась за перо, я вижу все твои сомнения, ты правильно сделала, что поделилась со мной, и я рад твоей откровенности...»

— Госпожа Ливанова, да я же всего этого не запомню! — взмолился Лабрюйер.

— Так что же, мне написать для вас шпаргалку, как пишут гимназистки перед экзаменом?

— Я был бы вам признателен...

Тут Ольга наконец так расхохоталась, что все посетители ресторана повернулись к ней.

— Хорошо, вы меня убедили, — сказала она, успокоившись. — Но ни слова Наташе. Если она узнает, что переписывалась не с вами, а со мной, — она мне этого никогда не простит. И, Христа ради, не переписывайте слово в слово. Это должно быть мужское письмо, понимаете?

— Понимаю.

— Я пришлю его с горничной.

— Буду весьма признателен, то есть я и так признателен...

— А знаете, какой вернейший признак любви? Человек необъяснимо меняется — дурак умнеет, трус становится смелым, а в вашем случае — как раз наоборот...

— Теперь буду знать, — буркнул Лабрюйер, понимая, что насмешница может описать эту беседу Наташе.

Проводив Ольгу, Лабрюйер вернулся в фотографическое заведение. Хоть одно дело было сделано. Теперь следовало поискать Ротмана. Если он околачивался поблизости от Матвеевского рынка или у Новой Гертрудинской церкви неподалёку, где тоже велась торговля, то такие же горестные неудачники могли бы что-то о нём знать.

Лабрюйер поразмыслил — и позвал с собой госпожу Круминь. Её там наверняка все торговки знают, она сообразит, кого расспрашивать.

— Вашего Ротмана тут знают, и кем он был — тоже знают, — вскоре доложила она. — Сегодня не приходил. А приходит всегда с человеком, вместе с которым живёт, тоже старик, весь седой, по имени Вольдемар. Однорукий, правой руки нет, его тут жалеют.

Лабрюйер вздохнул — однорукого и впрямь можно было пожалеть.

— И мужчины ему наливают, как не налить... Это один его приятель, ещё есть русский, имени не знают, по прозвищу Барбос. Они в хорошую погоду, летом, часто сидят вон там, в уголке, часами разговаривают. Видно, есть что вспомнить. У Барбоса даже место — он зимой дрова на складе сторожит, ему за это позволяют в тепле спать, это где-то на Суворовской. Хорошее ремесло, ночью погуляешь вокруг склада, потом до обеда спишь.

Отправив госпожу Круминь, Лабрюйер пешком пошёл к Суворовской, благо было недалеко, всего два квартала. Там он у первого же дворника с метлой и совком спросил, где ближайший дровяной склад.

Рижские кварталы были своеобразны — по периметру стояли недавно построенные прекрасные дома, в которых была вся роскошь прогресса: ванные комнаты, удобные клозеты, электричество, телефонная связь, а в самом квартале — чуть ли не хуторские пейзажи, деревянные домишки и даже огороды. Лабрюйер бы не удивился, обнаружив в таком хозяйстве и корову с телёнком. Именно в глубине кварталов можно было встретить тайный притон разврата, беглого каторжника, скупщицу краденого и прочую сомнительную публику — оттуда, зная местную географию, легко было выбежать на любую из четырёх улиц.

Но сейчас умные люди, вкладывающие деньги в строительство доходных домов, сообразили, что земля под халупами и сараями не хуже всякой иной в центре города, и здание, доступ к которому лишь чуть-чуть затруднён, тоже привлечёт немало рижан.