Наблюдательный отряд

Он всегда охотно откликался и придумывал для обкатки неимоверные маршруты. Именно поэтому он в октябре сверзился вместе с автомобилем с крутого холма и сломал ногу.

— Как он поведёт автомобиль с больной ногой?

— Уж как-нибудь справится. Барсук к нему заходил, говорит — он уже очень бодро ковыляет.

Направившись к телефонному аппарату, висевшему на стене возле двери лаборатории, Енисеев вдруг остановился.

— Там кто-то есть... — прошептал он и мгновенно достал из-за пазухи револьвер.

Лабрюйер знал, что слух у «брата Аякса» идеальный. В том, что он услышал дыхание, ничего удивительного не было.

Рукой удержав Лабрюйера, Енисеев бесшумно двинулся вперёд, держа револьвер наготове. У двери лаборатории он замер. И даже дыхание затаил. А потом ударил по двери ногой, сам же отскочил в сторону.

Но стрельба не началась — тот, кто сидел в лаборатории, завозился, словно бы барахтался, и несколько секунд спустя жалобно завопил:

— Я ничего не трогал!

— Пича, ты, что ли? — спросил ошарашенный Енисеев. — Что ты там делаешь? Леонард, включи лампочку.

Оказалось, Пича устроил в лаборатории целое логово из толстых портьер, которые использовались для драпировок при создании аристократического фона.

— Ты зачем сюда залез? — напустился на него Лабрюйер.

— Она меня высечь хочет, — ответил Пича.

— Матушка?

— Да! Она говорит — я для каких-то пакостей утюг утащил! А я утюга не трогал, честное слово! Зачем мне её утюг? Что я им гладить буду?!

— Штаны бы не мешало, — заметил Енисеев. — А теперь расскажи-ка про эту беду с самого начала.

— У неё утюг пропал. Всюду смотрела — нет утюга, а ей бельё гладить... А утюг хороший, новый! А она говорит — я утащил, а мне-то он зачем?

— Новый утюг продать можно, — ответил Лабрюйер.

— Да не брал я его! Если бы я что-то и стянул, так не утюг, а серебряные ложки! Они у неё в комоде под бельём спрятаны... ой!..

— Спасибо, что навёл. Мы сейчас всё бросим и пойдём воровать у госпожи Круминь серебряные ложки, — очень серьёзно сказал Енисеев. — Ладно, бог с тобой, спи. Придётся мне опять сыграть роль рождественского ангела для вашего семейства.

— Ты что, хочешь купить утюг? — удивился Лабрюйер.

— Почему бы нет? Всё в жизни нужно испытать — а утюгов я ещё ни разу не покупал и даже не знаю, как это делается. А подбросить утюг попросим Яна.

Сказать, что Мюллер обрадовался, — значит назвать величественную Ниагару водопадом на курляндской речке Вента. Он обещал через полчаса ждать на углу Гертрудинской и Дерптской. Приехал бы и раньше, но автомобиль стоял в гараже за два квартала от дома, пока добредёшь, и нужно было ещё заполнить бак бензином.

В фотографическое заведение можно было попасть несколькими способами. Во-первых, через парадный вход, с Александровской. Во-вторых, задворками, с Гертрудинской. В-третьих, Пича обнаружил ещё одну возможность: зимой штурмовать забор во внутреннем дворе со скопившегося возле него плотного сугроба. Это означало, что на Гертрудинскую есть целых два выхода. Был и четвёртый — в том же внутреннем дворе имелся вход в подвал, вечно запертый, но если наконец подобрать ключ, то можно было, по расчётам Барсука, выйти в большой двор и попасть на Колодезную. Теоретически имелся и пятый — просто обязан был найтись! Через него, когда найдётся, удалось бы выбраться на Романовскую.

Забеспокоившись, что Енисеев по своему природному авантюризму непременно захочет лезть через забор, Лабрюйер додумался до спасительной уловки.

— Я взял у Кузьмича прелюбопытный чертёж, — сказал он. — Вот, полюбуйся.

— Это что ещё за перпетуум мобиле?

— Сам не знаю, но до чего красиво исполнено! Покажи умным людям, может, в этом художестве есть какой-то смысл.

— Смысл в помеси аэроплана и корабля? Как это к Панкратову попало?

Лабрюйер рассказал про гениального Собаньского.

— Странно, что он за своим творением не вернулся, — завершил Лабрюйер.

— Пожалуй, да. Я покажу это кое-кому. Ты не поверишь, но мы, чертёжники, составляем тайное братство и когда-нибудь будем править миром! Попав в это братство, я уже могу искать работу на «Моторе», и там найдётся кому замолвить за меня словечко. А «Мотор» — такое место, вокруг которого вертится всякая шантрапа... Помнишь Калепа?

— Ещё бы!

С директором «Мотора» Теодором Калепом, который в последнее время всё чаще предлагал называть себя Фёдором Фёдоровичем, Енисеев и Лабрюйер познакомились этим летом на Солитюдском ипподроме, часто которого была превращена в аэродром. Вокруг «фармана», который первая российская авиатрисса Лидия Зверева вместе со своим женихом Владимиром Слюсаренко пыталась превратить в самолёт-разведчик, немало суетились любители наворовать чужих плодотворных идей. Дошло до того даже, что Звереву, Слюсаренко и Калепа, чей мотор, ещё не до конца продуманный, стоял на «фармане», пытались подкупить и выкрасть. Лабрюйер очень хорошо помнил, как вместе с Енисеевым верхом, ночью, преследовал улетающий аэроплан. Это он-то, такой наездник, что мальчишки в кадетском корпусе засмеяли бы.