Наблюдательный отряд

Лабрюйер перебежал к дровяному сараю, от сарая — к остаткам забора; обнаружил тропку, что вела к соседнему домишке, протоптанную, видимо, женщинами, бегавшими друг к дружке то за солью, то за угольком — печку растопить. Вдруг обнаружилось, что у кладбища есть забор. То ли часть его, что перед обиталищем Ротмана, разобрали, то ли, наоборот, его начали строить начиная от Мирной. Хочешь не хочешь — а приходилось вторгаться на кладбище.

По колено в снегу Лабрюйер шагал недолго — скоро набрёл на усыпанную хвоей дорожку. Совсем недавно тут кого-то хоронили, и провожающие покойника в последний путь примяли снег. Сколько можно было, он шёл по дорожке, уже почти параллельно с «черепом».

И тут «череп» обернулся.

Человек, чьи намерения чисты, не кинулся бы от случайного прохожего, забредшего на кладбище, наутёк. А этот — побежал. Но побежал причудливо, зигзагами, озираясь, подпрыгивая и словно бы дразня.

Таиться уже не имело смысла — побежал и Лабрюйер, крича:

— Стой! Стой! Полиция!

Его спасло чудо — он на мгновение упустил из вида «черепа», чуть замедлил бег и успел увидеть разверзшуюся прямо под ногами яму. Песчаные холмики по обе её стороны и лежащие на них длинные доски присыпало снегом, на бегу трудно было сообразить, что там — свежевыкопанная могила, ждущая своего покойника.

Лабрюйер бросился боком в сугроб и тем спасся.

Лежа, он выдернул из-за пазухи револьвер.

Человека, который пытался заманить его в могилу, откуда сам не выберешься, а потом, возможно, обрушить на него несколько пудов песка, следовало задержать, причём любыми способами.

Лабрюйер приподнялся на левом локте и выделил беглеца. Тот, видно, сообразил, что ловушка не сработала, и утекал во весь дух. Лабрюйер понимал, что нужно бить по ногам, понимал также, что особой надежды попасть нет, и всё же выстрелил.

Как раз в этот миг беглец поскользнулся, упал на одно колено, и пуля сбила с него шапку.

Оказалось, он тоже был вооружён. Но опыта стрельбы явно не имел — или же стрелял из чужого полусломанного револьвера: пуля ушла аршина на полтора правее цели. Второй выстрел был немного удачнее.

Лабрюйер перекатился но снегу, выстрелил ещё раз, и тут раздались крики. Наконец появилась похоронная процессия!

«Череп» кинулся в одну сторону, Лабрюйер — в другую.

Теперь нужно было позаботиться о спасении Ротмана.

Лабрюйер вернулся к дому, но подходить не стал — заметил за грязными стёклами окон второго этажа людей. Кажется, это были женщины, и они таращились из темноты довольно долго — ещё бы, не каждый день на кладбище стрельба! Так что пришлось чуть не полчаса торчать за углом сарая, а ноги уже основательно замёрзли.

Когда жители дома, не дождавшись продолжения, занялись своими делами, Лабрюйер откопал руками лопату и грабли, перепрятал их — зарыл у стены сарая, потом произвёл раскопки в карманах пальто и нашёл огрызок карандаша. В записке, адресованной Ротману, он приписал: «Здесь больше не ночуй, за тобой охотятся, приходи немедленно». Теперь оставалось придумать, куда бы сунуть эту записку, чтобы она уж наверняка попала в руки старому воришке. Подумав, Лабрюйер прикрепил бумажку к двери погреба, там, где ржавые петли. Человек, пожелавший отворить эту дверь, просто обязан заметить записку. Потом Лабрюйер как бы пошёл прочь, к Александровской, но сделал круг и вернулся с другой стороны. Он ещё постоял за сарайным углом, но «череп» не появился. Похоже, он не на шутку испугался. И тогда только Лабрюйер собрался уходить.

Он почистил пальто, отряхнул от снега шапку и вдруг вспомнил — финская шапка «черепа» должна валяться на кладбище, а это — улика! Надо поискать её, а если треклятый «череп» тоже за ней придёт — тем лучше!

Похороны ещё не завершились, и Лабрюйер мог спокойно подойти к людям, с пасмурным видом окружавшим могилу. Он прикинул, куда могла улететь шапка, постоял немного с самой траурной физиономией, убедился, что «черепа» поблизости нет, и, когда все стали разбредаться, подобрал улику. Пристроившись к участникам похорон, вместе с ними он покинул кладбище. Теперь следовало во весь дух нестись домой — чтобы не прицепилась простуда.

Очень бы удивилась родня покойника, увидев, что солидный господин, пришедший отдать ему последний долг, идёт по Александровской и смеётся. А это Лабрюйера насмешила вполне разумная мысль: ну, сейчас будет что доложить Енисееву, взят ещё один след, и пусть чёртов Горностай наконец угомонится!

Самому Лабрюйеру больше хотелось изловить маньяка.

Маньяк — это человек не в своём уме, так привык думать Лабрюйер. Сумасшедшие часто бывают изумительно хитры, и вот маньяк, на совести которого немало погубленных душ, ходит на службу, пользуется уважением товарищей и начальства, может статься, женат и обожает супругу. Он вполне может оказаться видной персоной на «Фениксе», «Моторе», «Руссо-Балте», «Унионе».

В пользу версии о маньяке говорят два убийства. Хорошо, что хоть одно тело удалось найти, а бедный Леман явится на свет ближе к весне. Это вечное горе — как весна, так из сугробов вылезают покойники, и хорошо ещё, если их удаётся опознать.