Наблюдательный отряд

— Ну вот... Видишь? Я научилась стрелять.

Он затряс головой — такого быть не могло. И, опять с силой потерев кулаком глаза, открыл их.

Наташа, в мужском полушубке и тёплых шароварах, заправленных в высокие ботинки, стояла перед ним, опустив револьвер. В левой руке у неё были две лыжные палки.

— Куница, сюда!

Это кричал Хорь.

Наташа оттолкнулась и понеслась на зов.

Лабрюйер встал, очень плохо соображая. Вдруг его в жар бросило при мысли, что Наташа могла промахнуться. И вдруг стало безумно стыдно — он ведь так и не ответил ни на одно письмо! Всё прочее вмиг потеряло значение — нужно было оправдаться.

— Леопард! Мотоцикл! — крикнул из-за автомобиля Енисеев.

Мотоцикл лежал на боку, Лабрюйер кинулся к нему, но существо, похожее на вёрткую чёрную обезьяну, успело первым. Как-то разом оно подняло мотоцикл и оказалось в седле. Лабрюйер схватил двумя руками эту обезьяну за плечо и рукав, чтобы крутануть вокруг себя и опрокинуть. Но обезьяна непостижимым образом вывернулась и нанесла Лабрюйеру удар раскрытой ладонью снизу в подбородок. Он поневоле сел в снег.

Мотоцикл затарахтел и унёсся.

— Чёрт бы тебя побрал... — пробормотал Лабрюйер, ощупывая подбородок.

— Куница, Барсук, Росомаха, лесом — наперехват! К Мюллеру гоните! — кричал незримый Хорь.

Трое лыжников мелькнули и скрылись в лесу. Пальба кончилась, судя по этому уже не было нужды прятаться, и Лабрюйер достал фонарик.

— Сюда, Леопард! — позвал Хорь.

Он стоял перед синим «Руссо-Балтом», расставив ноги, в каждой руке — по револьверу.

Перед ним, шагах в десяти от него, сидела на снегу, подняв руки, Амелия Гольдштейн — за телом своего убитого шофёра. Рядом лежал раненый Теодор Рейтерн.

— Надень им браслеты, — велел Хорь. — Чёртов Петерсон! Я сам неплохо владею саватом, но этот — просто черт! Нога у него выше головы задирается, верхние удары — мне такие и не снились.

— Как мы их отсюда будем забирать? — спросил Лабрюйер, застегнув обе пары наручников.

— Мюллер должен приехать. Посмотри-ка, что там с Рейтерном.

Рейтерн был ранен в плечо и в грудь.

— Вы за это ответите, — сказал он Лабрюйеру.

— Спросите лучше, где ваш папенька, — буркнул Лабрюйер.

— Меня вызвала сестра... она к соседям побежала, у них телефонный аппарат... сказала — грабители в доме... а это — вы...

— Агент осведомительного агентства, к вашим услугам, — ответил Лабрюйер. — Сестру бы в ваши пакости не впутывали.

— Хоть одну вашу на тот свет отправил...

На снегу вверх лицом лежала Анна Григорьевна Урманцева. Седой парик слетел с неё, тёмные волосы разметались, но ей было уже всё равно, что подумают люди. Поперёк её тела лежало другое — Лабрюйер видел профиль повёрнутой влево головы и седоватую «шкиперскую» бородку.

— Она, нанявшись учить Ангелику музыке, проникла в дом и потом открыла двери госпоже Гольдштейн? — спросил Лабрюйер. — А ваших громил, видно, где-то заперла?

— Дурацкие вопросы, — ответил Рейтерн.

— Оставь его, — сказал Хорь. — И не шевели. Мы должны довезти его живым.

Амелия Гольдштейн молчала.

— Встаньте, — велел ей Лабрюйер. — Замёрзнете на снегу. Где Вильгельмина?

Ответа не было.

— Вы узнали от Урманцевой, что она подружилась с одним из наших, и испугались, что она случайно вас выдаст? Но что вас с ней объединяло? Ну? Говорите!

— Она внучка старого Лемана, — неохотно ответила Амелия Гольдштейн.

Ждать Мюллера пришлось долго. Лабрюйер успел кое-как перебинтовать Рейтерна-младшего, который потерял много крови и был совсем уж плох. Наконец автомобиль прибыл. В автомобиле был только Сенька Мякишев.

— Ушёл лесом, — не дожидаясь вопроса, сказал Мюллер. — Они — за ним, а я куда — на четырёх колёсах? Застрял бы — и автомобиль погубил! Теперь куда?

— Сперва в больницу на Рыцарской, потом — в полицейское управление, — велел Хорь.

— Поймали жуликов? — радостно спросил Сенька.

— Как видишь. Помоги занести в автомобиль этого господина, видишь — ранен.

В полицейском управлении Хорь и Лабрюйер немедленно допросили Шмидта и Розенцвайга, которых полицейские буквально вынули из постели. Шмидт признался сразу, Розенцвайг не понимал, в чём дело: он всего лишь давал бывшим однокашникам покататься то на яхте, то на автомобиле. И Франка с Герцем он считал милейшими людьми, и Теодора Рейтерна — чистым ангелом. Не забыли и срочно командировать к Рейтерну в палату старого опытного агента — для этой надобности срочно послали за Панкратовым.

— Может статься, к вам сюда придёт Петер Леман, — сказал Лабрюйер Горнфельду. — Его нужно принять как можно любезнее, чтобы наконец рассказал всё, что знает о старом Рейтерне и его сыночке. Пусть объяснит, что именно он видел и как погиб его напарник Митин. Про Амалию Гольдштейн он тоже немало знает.

Бывшая гувернантка наотрез отказалась говорить. Ей дали возможность помолчать — настоящие допросы ещё только предстояли.

Перед уходом Лабрюйер решил сделать доброе дело. Он недолюбливал Горнфельда, но хотел избавить сыскную полицию от нераскрытого убийства.