Наблюдательный отряд

— Ясно. Вы жили у него, на Виндавской?

— Нет, я на другой улице жила. Потом приехали госпожа Луговская с господином Леманом, отвезли меня на Виндавскую и запретили выходить. Я их боюсь, они ведь могут убить!

— Могут, — согласился Хорь. — Вы чудом уцелели. А где вы жили до того, как вас на Виндавскую переправили?

— Я не знаю...

— Как это — не знаете?

— Не знаю, чёрт побери и ещё раз побери! — воскликнула госпожа Крамер. — Я только знаю, что из окна было видно кладбище!

— Приятный пейзаж, — заметил Лабрюйер.

— Многообещающий, — поправил Енисеев. — Господа, у нас ведь есть карта?

— Есть, я сам покупал, — отозвался Хорь.

Перед госпожой Крамер расстелили карту Риги и окрестностей, показывали поочерёдно все кладбища и уже махнули на это дело рукой, когда она вспомнила про железную дорогу. А потом госпожа Крамер пожаловалась, что её сильно беспокоили церковные колокола.

— Да это, поди, Ивановское кладбище! — воскликнул Барсук.

— Московский форштадт! Там роту эфиопов спрятать можно, и никто не догадается, — добавил Лабрюйер. — Акимыч, мчимся к Андрею! Он скажет, к кому в тех краях можно обратиться!

— Там православный храм, я без всякого Андрея управлюсь, — усмехнулся Барсук. — Где храм и кладбище, там милые старушки. Они обо всём исправно донесут!

— И вот что, Акимыч. Там поблизости, может, даже на самом кладбище наверняка стоит брошенный мотоцикл, — сказал Хорь. — Кстати, было бы хорошо, если бы ты его прибрал к рукам. Отряду пригодится.

— Хозяйственный... — то ли насмешливо, то ли одобрительно заметил Енисеев.

— Хозяйственный, — согласился Хорь. — Акимыч, поезжай с Росомахой. Если Петерсон там — чего доброго, будет отстреливаться.

— И я с ними пойду, — вызвался Лабрюйер. Выполнять боевое задание с риском для жизни было приятнее метаний в сомнениях. Опять же, оправдание — не мог нанести визит по уважительной причине.

Пули из окошка он боялся меньше, чем объяснения с любимой женщиной.

Тут Енисеев уставился на Лабрюйера. Физиономия у него была озадаченная.

— Разве тебе больше заняться нечем, брат Аякс?

Как и следовало ожидать, Хорь встал на сторону Лабрюйера.

— Леопард отлично знает Московский форштадт. Я сам хотел послать его с Акимычем и Росомахой, — строптиво заявил он. — Но сперва нужно что-то решить с госпожой Крамер.

— Снимем ей номер во «Франкфурте-на-Майне», — предложил Енисеев. — Потом отправим в столицу. Пускай там с ней разговаривают.

Зазвонил телефон, Лабрюйер снял трубку и тут же протянул её Хорю:

— Тебя начальство требует.

Разговор был короткий, Хорь только кивал. Потом, повесив трубку, он повернулся к Лабрюйеру с Енисеевым и сказал:

— Ну вот, господа... Меня вызывают в столицу... то есть уже сейчас, вечерним поездом...

— В добрый час, — ответил Енисеев.

Хорь стянул с головы нелепый вороной парик, шваркнул его об пол и ушёл в лабораторию.

— Так-то, брат Аякс... — пробормотал Енисеев. — Выросло дитятко... Он давно был у начальства на примете...

— Да, отличный товарищ, — согласился Лабрюйер. — Ему ведь простили ту проваленную операцию?

— Простили. Он написал донесение... ох, видел я это донесение!.. Очень он тогда расстроился, требовал, чтобы его забрали из Риги, и соглашался служить в осведомительном агентстве истопником, если иначе не способен принести пользу Отечеству. Да только я этой филькиной кляузе ходу не дал. Своё донесение послал, да ещё с кем надо по телефону поговорил. Замечательный мальчишка, просто замечательный... настоящий боец...

— Ты не знаешь, куда его теперь?..

— Как я могу это знать? Не удивлюсь, если в Вену.

Енисеев подобрал парик и дважды ударил его о колено — выбил пыль.

— Казённое имущество, — усмехнулся он.

Хорь меж тем быстро переодевался в мужской костюм. Весь свой маскарад он сгрёб в кучу, смотал тугой узел и задумался — куда бы эту дрянь выбросить? Сообразил — можно отнести к Христорождественскому собору, где днём всегда сидят нищие, они даже «хромой» юбке найдут применение.

Он натянул сапоги, заправляя в голенища штанины, надел тёплую вязаную фуфайку — вроде тех, что носят авиаторы, поверх неё — чёрную кожаную куртку на овчине, в которой и на высоте в пять вёрст не замёрзнешь. Нахлобучив меховую шапку, он вышел к Лабрюйеру и Енисееву.

— Пойду прогуляюсь! — буркнул он и, прихватив узел, вышел из салона на Александровскую.

Лабрюйер и Енисеев переглянулись.

— Нервничает, — сказал Енисеев. — Очень он этого вызова ждал...

— Понятное дело, — согласился Лабрюйер.

Хорь огромными, истинно мужскими шагами, походкой, блаженство которой может оценить лишь тот, кому приходилось семенить в юбке, приближался к Эспланаде. Днём парк был полон народа — сюда приводили побегать и покататься на санках детишек, здесь прогуливались после занятий гимназисты и гимназистки. Оставив узел с тряпками нищим, Хорь постоял у собора, хотел было зайти, но вместо того решил прогуляться по Эспланаде. Просто прогуляться, бездумно прогуляться, потому что в Риге все дела завершены, а в городе, куда его пошлют, ещё не начались. Он мог себе позволить четверть часа или даже целых двадцать минут настоящего отдыха — в своём собственном, немаскарадном виде.