Наблюдательный отряд

— Леман, уходи немедленно! Сейчас тут будут наши! — крикнул он. — Ты ещё можешь успеть!

Старый агент не ответил. Тогда Лабрюйер перекрестился и, сильно пригибаясь, заскользил по опасному отрезку пути с максимальной скоростью, на какую только был способен. Он одолел этот отрезок и скрылся в леске. Выстрела не было.

Лабрюйер усмехнулся — победа, маленькая, но такая необходимая сейчас победа! Он не бежал — его несло через лес на помощь Хорю. И снова Божья милость была с ним — он не вылетел на дорогу перед синей автомобильной мордой, когда брошенная Хорём граната уже была в воздухе.

Она взорвалась не под капотом автомобиля, а в полутора аршинах перед ним. Хорь рассчитал отлично — эта граната давала множество осколков, которыми посекло шины. Автомобиль прополз по инерции сажени четыре и встал.

— Руки вверх — и выходите! — крикнул Хорь.

Из автомобиля выстрелили. В свете автомобильных фар было видно, кто стрелок: тот здоровенный детина, с которым сцепился Хорь, выслеживая госпожу Лемберг. Этого Лабрюйер и ожидал. Следовало убрать детину, пока он не догадался выключить фары. Лабрюйер выстрелил и попал водителю «Руссо-Балта» в правую руку. Это был удачный выстрел — он не задел сидевшую рядом с детиной госпожу Лисовскую.

— Амелия Гольдштейн! Выходите! Руки вверх — и выходите! — приказал Лабрюйер. — Анна Григорьевна, руки вверх — и выходите!

Он не мог понять, подобрал ли синий «Руссо-Балт» Лемана, или у старика хватило ума бежать прочь куда глаза глядят.

Амелия Гольдштейн держала наготове оружие — маленький шестизарядный дамский браунинг. Она вскинула руку, целясь, и Лабрюйер наконец-то увидел вблизи её лицо.

Она оказалась красивее, чем на фотографических карточках. Но когда она прищурилась перед тем, как нажать на спуск, Лабрюйеру сделалось страшно — женщина, что пришла отомстить, сама была опытной и хладнокровной убийцей. Он понял это сразу — уж чего-чего, а убийц он навидался. Недаром она придумала для старого Рейтерна такую смерть.

Два выстрела громыхнули разом — и обе пули не достигли цели. Лабрюйер успел встать за дерево, Амелия Гольдштейн — кинуться на пол автомобиля.

Было не до размышлений — что сделало из милой девушки, получившей прекрасной воспитание и жившей в почтенном семействе, убийцу. Следовало взять её живой.

Раненый шофёр отворил левой рукой дверцу и соскочил туда, где его не могли достать пули Лабрюйера. Два выстрела были напрасны. Амелия Гольдштейн чуть ли не кувырком последовала за ним. Теперь вся надежда была на Хоря, засевшего в укрытии по другую сторону дороги.

Хорь выстрелил дважды — как Лабрюйер и полагал, в шофёра. Казалось бы, главный боец выведен из строя. Но тут на заднем сиденье началась возня, что-то возникло рядом с Урманцевой, взметнулось ввысь — и исчезло. Хорь выстрелил и промахнулся.

— Он сзади, за авто! — крикнул Хорь. — Достань его!

Лабрюйер понял — это тот, кого в Риге знали под фамилией Петерсон.

Он проскользнул за деревьями, чтобы выполнить приказ. И тут раздался треск мотоцикла. Какой-то бешеный мотоциклист нёсся от Штинтзее к переезду. Лабрюйер даже съёжился — вот сейчас он как врежется в «Руссо-Балт»!

Но мотоцикл остановился. На нём удивительным образом уместились трое крупных мужчин. Водитель сразу выключил фару. Но света от фар «Руссо-Балта» хватило, чтобы Лабрюйер узнал их — за рулём был Теодор Рейтерн, сзади матросики Франк и Герц.

Что означало их появление — понять было мудрено. Рейтерну-младшему следовало сейчас спать у себя дома, на углу Мариинской и Малой Невской.

Раздался выстрел. Это не мог стрелять Хорь — он ещё не видел Рейтерна с матросиками, значит — Амелия Гольдштейн. Теодор Рейтерн тоже выстрелил. Видимо, не попал.

Лабрюйер знал: агентессу Эвиденцбюро следует брать живой. А Теодор Рейтерн особой ценности для наблюдательного отряда не представляет — и для него же лучше всего было бы погибнуть в перестрелке, а не сесть с позором на скамью подсудимых. Лабрюйер выстрелил — и выдал себя.

Тот из матросов, что выше и крупнее (Лабрюйер вспомнил — по описаниям высоким был Герц), кинулся к нему, выхватывая нож. Лабрюйер нажал на спуск. Но выстрела не получилось — он расстрелял весь барабан.

У него был полный карман патронов — только времени заряжать не было. Лабрюйер успел лишь выхватить финку. А у Герца был не нож — целый тесак.

Они схватились бороться.

Возле автомобиля шёл настоящий бой, пальба из нескольких стволов. Кто против кого — понять было уже невозможно.

Лабрюйер сопротивлялся отчаянно. Драться ногами он не мог — скинуть с левой ноги лыжу удалось, но крепление на правой сидело, как приклеенное. Был миг, когда он оказался сверху, потом Герц опять подмял его, и остриё ножа нависло над плечом Лабрюйера. Матрос норовил всей немалой тяжестью навалиться на нож, когда совпадут остриё и шея противника. Оставалось с четверть вершка, когда раздался выстрел, и на лицо Лабрюйеру, прямо в глаза, брызнула кровь.

Он спихнул с себя тело и сел, протирая глаза.

Вдруг совсем рядом скрипнули полозья лыж. Лабрюйер, с закрытыми глазами, выдернул из ножен штык-нож.

И услышал знакомый голос: