Наблюдательный отряд

— Протяни-ка ему лыжную палку, — сказал Лабрюйер.

Хорь подкатился поближе к камышам и стал тыкать палкой, разводя мёртвые длинные листья.

— Ничего себе, одна голова торчит... Так там глубоко, что ли?..

— Только не лезь на лёд. Может, и глубоко. Эй, ты, горемыка!

Голова повернулась, рот открылся — но ничего, кроме хрипа, они не услышали.

— Хватайся за палку, дурень, — приказал Лабрюйер.

Голова мотнулась вправо-влево.

— Да ты безрукий, что ли?

— Но-ги... — еле выговорил чёрный рот по-немецки.

— Ну, что там у тебя с ногами? В иле застряли? Хватайся за палку, выдернем, — по-немецки же ответил Лабрюйер.

— Ко мне... за-пла-чу...

— Так ты у нас богатый господин? Ты как туда попал?

— А вот как он туда попал, — сказал Хорь и на несколько секунд включил фонарик. — Смотри, Леопард...

Сразу они не заметили лежащей поблизости секции забора-штакетника. Примерно половина была на берегу, вторая лежала на льду.

— Да, по этим досточкам он мог идти, пока они не кончились, а потом сделал шаг и провалился... Стой, Хорь! Мне эти досточки что-то не нравятся...

— А что?

— Смотри. Они как будто ползали по льду, чтобы улечься поудобнее. Кто и зачем их сюда приладил? Стой, говорю, а то и тебя вытаскивать придётся. Вот ведь треклятый пьянчужка, валандайся тут с ним...

Мысли о том, что можно бросить погибающего в ледяной воде человека, ни Лабрюйеру, ни Хорю в головы не приходило.

— По-мо-ги-те... мне... — совсем внятно произнесла голова.

Достав фонарик, Лабрюйер осветил голову, чтобы оценить обстановку.

Оказалось, попавший в воду человек стар и сед, с широким лицом крупной лепки, на вид — не моложе шестидесяти. Чем-то это лицо было знакомо.

И уже на не озёрном льду, как на бескрайнем белом блюде, на манер головы Иоанна Крестителя, увидел Лабрюйер это лицо. А на фоне уступчатого берега, на фоне террас, спускавшихся к лазоревой воде, и даже парусник прилепила к воображаемой картине надёжная память.

— Рейтерн! — воскликнул Лабрюйер.

— Но-ги... — ответил Рейтерн и со стоном уронил голову на грудь.

— Как его туда занесло? — удивился Хорь.

— Они... меня... — сказал Рейтерн и вдруг взвыл — так, как, должно быть, воет перед смертью попавший в ловушку зверь.

— Господин Рейтерн! — позвал Хорь. Ответа не было.

— Если он в ледяной воде более десяти минут, то — всё... можно заказывать панихиду... Мне рассказывали — это страшная боль... — Лабрюйера даже передёрнуло.

— А он там уже больше десяти минут, кажется. Леопард, что ты так на него смотришь?

— Совпало... — вдруг сказал Лабрюйер. — Хорь, совпало...

— Что?

— Всё... всё совпало, всё сложилось... это он и есть...

— Кто?

— Рейтерн. Тот Рейтерн, тот, понимаешь? Тот, что девчонок убивал! Теперь я, погоди... Теперь я всё понял!.. Вот чем Теодора Рейтерна шантажировали! Отцовскими делами! Он знал — и не мог помешать, болван, скотина! Он сам, сволочь, девчонок добывал — обязательно беленьких, с длинными косами! Герца с Франком за ними посылал! И когда Клява случайно оказался свидетелем — сделал всё, чтобы отца выгородить. Сложилось, Хорь!

— А если Эвиденцбюро знало, кто убийца, то откуда знало? Это у тебя тоже сложилось?

— Да, Хорь, да! Вы все смеялись!.. А я же узнал, кто мог рассказать людям из Эвиденцбюро про старого Рейтерна! Или Леман, или та пропавшая гувернантка, Амелия Гольдштейн. Вот что скрывала госпожа Урманцева — то, что Амелия собралась наказать убийцу! Вот почему она, уезжая, уничтожила фотографические карточки! Она догадалась, что мы можем напасть на след Амелии. Пока всё складно?

— Складно, Леопард! Но с этим что делать?

Хорь показал на голову Рейтерна.

— А с ним уже всё сделано. Не думай о нём. Он своё получил.

— Леопард... меня всего трясёт...

— Ничего, ничего... Ты что, впервые покойника видишь?

— Такого — впервые...

— Значит, привыкай! — крикнул Лабрюйер. — Привыкай, чёрт бы тебя побрал! Ну? Или ищи другое ремесло!

Хорь отвернулся от мёртвой головы.

— Они сговорились с сыном Урманцевой, с Аркадием, что ли. Его предупредили, и он подсунул снимки каких-то непонятных женщин. Там, на снимках, Амелия Гольдштейн — брюнетка. На самом деле, значит, — блондинка! Ну? Теперь понимаешь?

Лабрюйер был возбуждён беспредельно, однако чутьё охотничьего пса и слух, тонкий и острый слух отличного певца, оставались при нём. Он не знал, чутьё или слух подсказали, что смертельная опасность рядом. Он просто дёрнул Хоря за рукав и заставил присесть. Сотую долю секунды спустя раздался выстрел. Пуля вошла в ствол сосны там, где только что была голова Хоря.

— Поздравляю, — прошептал Лабрюйер. — Сами под пули подставились...

— Они следили за нами... свидетели им ни к чему... — ответил Хорь. — Уходим... Чёрт! Операция срывается!.. Какой я болван!..

— Тихо... Ты не мог знать...

Второй выстрел грянул — пуля ушла в снег совсем близко.

Стрелок стоял за деревьями на другом берегу озерца.

— Я должен был!

— Что — должен? Ты знал, что Лисовская с Петерсоном собрались уходить. Но ты не знал, что Лисовская — Амелия Гольдштейн, и что она, уходя, в последнюю минуту станет сводить счёты. Как ты мог это знать?

— Мы её спугнули...