Наблюдательный отряд

— Вот уж точно, — согласился Линдер. — Знаете, господа, если так — я часок вздремну, я вторую ночь почти не спал. Не бойтесь, Розенцвайг, я у вас одеяло не заберу, я укроюсь пальто.

Он лёг на койку и заснул моментально.

Лабрюйер в величайшем беспокойстве ходил от стенки к стенке и даже взмок. Он представлял, что думает о нём сейчас Хорь: в погоне за мифическим маньяком разгильдяй Леопард может сорвать операцию!

Попытка снять на «Атом» мемуары Клявы оказалась бесполезной — фонарик давал недостаточно света. Тогда Лабрюйер загнал под койку Розенцвайга и велел диктовать послание.

Когда сторож Зутис в четверть десятого соизволил открыть дверь карцера, Лабрюйер едва не сшиб его с ног и, даже не попрощавшись с зевавшим во весь рот Линдером, понёсся вниз по крутой лестнице, потом — по коридору, потом по другой лестнице, широкой, потом но другому коридору, потом по третьей лестнице. Он оказался в вестибюле и обнаружил, что дверь заперта. Пришлось ждать, пока спустится старый дурак, старый болван, старый кретин.

Без десяти десять Лабрюйер ворвался в своё жилище и переоделся с невообразимой скоростью. В две минуты одиннадцатого, с лыжами на плече, он выбежал на перекрёсток, где стояла пролётка Скуи, и забрался туда.

— Клади лыжи под ноги, — сказал Хорь. — Скуя, гони.

Когда человек опаздывает, у него в голове помещается только одна мысль: успеть! Лабрюйер был всего лишь человек, с точно таким же устройством головы, как у всех, и, впопыхах наматывая байковые портянки, без которых в зимнем лесу плохо, впопыхах натягивая сапоги и сдёргивая с вешалки старый полушубок, он совершенно не помнил о Кляве.

Настенные мемуары ожили в памяти уже на Ревельской.

— Слушай, Хорь, мне срочно нужен телефонный аппарат.

— Ещё таких не придумали, чтобы в пролётках вешать.

— Давай сделаем небольшой крюк и доедем до Петербужской части.

— А что случилось?

— Случилось то, что в мемуарах Клявы говорится о Теодоре Рейтерне. Погоди... — Лабрюйер завозился, не сразу сумел засунуть руку в карман и, вспомнив, что бумажка, на которой всё записано, осталась в кармане пальто, невольно выругался.

— То есть Рейтерн замешан в истории с маньяком?

— Ну да! Эвиденцбюро как-то об этом пронюхало...

— А как?

— Если бы я знал! Нужно телефонировать в полицейское управление, чтобы заодно с Розенцвайгом и Шмидтом взяли Рейтерна! — взволнованно говорил Лабрюйер. — Ведь убежит — и лови его потом в Швеции!

— В Швеции он нам не опасен. Сейчас другая задача — синий «Руссо-Балт», — спокойно ответил Хорь. — Если наши австрийские друзья будут на нём уходить, мы должны задержать его и взять экипаж живьём. Или с мелкими повреждениями.

— Так волчью яму заранее нужно было рыть.

— Зачем? У нас есть три гранаты. Если взорвутся под капотом, останется только вытащить людей из автомобиля.

— Сам автомобиль не взорвётся?

— Вот и я этого боюсь. Но есть ещё одна возможность — если верно рассчитаю. И нужно там быть заблаговременно.

— А если они будут уходить не этой дорогой?

— Там не так много переездов, а «Руссо-Балт» — не заяц, чтобы через рельсы скакать. Конечно, они могут свернуть в лес — и там застрять. Росомаха все возможные маршруты на лыжах с картой в зубах пробежал. Могут по замерзшим болотам долететь сгоряча до речки Егель и с берега на лёд кувырнуться. Но скорее свернут налево, чтобы по ровной дороге через переезд выкатить на Петербуржское шоссе и там развить приличную скорость. Этого допустить нельзя.

— А Мюллер на что?

— А ты представь, что у них мотор мощнее, чем у Мюллера. Не будем рисковать, а пойдём, как задумано, навстречу нашим.

— А я тебе говорю — нужно связаться с группой, которая после полуночи идёт брать Розенцвайга и Шмидта! Пусть бы заодно и Рейтерна прихватили! Хорь, я клянусь тебе чем хочешь, — сведения утекали через Шмидта и Рейтерна, а Розенцвайг... ну, Розенцвайг по простоте что-то Рейтерну выбалтывал, ведь они друзья!..

— Поздно. Понимаешь, поздно.

И в самом деле — пролётка уже миновала фабрику Лейтнера, уже близко были «Феникс» и «Унион».

— Рейтерн нам нужен. Если он работал на Эвиденцбюро — то только он знает, кто из мастеров был подкуплен, чтобы вынести чертежи «гнома». Нельзя же такого человека оставлять на «Моторе»!

Лабрюйер бил по больному месту. Хорь просто обязан был вспомнить сейчас свою неудачную операцию и что-то предпринять.

— Поздно. Леопард. Тут мы телефонных аппаратов сейчас не найдём. Нужно быть у переезда заблаговременно. У нас не будет связи с товарищами, и если они поднимут зверя слишком рано, мы не должны его упустить.

Лабрюйер видел — он вспомнил, но он выучился держать себя в руках, так выучился, что можно позавидовать. И этот пустой взгляд, и этот тусклый голос — впору старому опытному агенту вроде Енисеева, а не мальчишке, который совсем недавно срывался и кричал. Хоря словно подменили. Может быть, он репетировал этот взгляд и голос перед зеркалом — с тем же упорством, с каким стоял по ночам, держа утюг в вытянутой руке.