Мор, ученик Смерти

Такой способ ловли на мушку он увидел впервые. Бывают мушки тонущие, бывают не тонущие, а эта вгрызалась в воду с воем циркулярной пилы и возвращалась с уловом.

Не в силах оторваться от этого жуткого зрелища, Терпсик наблюдал, как скрытая за ивами фигура забрасывает удочку снова и снова. Вода вскипала: все рыбьи стаи торопились убраться с пути этого жужжащего кошмара. И надо же было такому случиться: здоровенная, совершенно обезумевшая щука в смятении заглотила крючок Терпсика.

Только что он спокойно стоял на берегу, а в следующий миг рухнул в зеленый обволакивающий сумрак, где его дыхание всплывало пузырями, а перед мысленным взором раскручивалась вся жизнь, и даже сейчас, идя на дно, он страшился увидеть отрезок между днем свадьбы и настоящим временем. Ему пришло в голову, что Гвлэдис вот-вот останется вдовой, и эта мысль его немного приободрила. Вообще говоря, Терпсик во всем старался видеть позитивное начало и теперь, блаженно погружаясь в ил, вдруг осознал, что отныне его существование будет меняться только к лучшему…

Но чья-то рука схватила его за волосы и вытащила на поверхность, поразительно полную боли. Перед глазами плыли мерзкие иссиня-черные кляксы. Легкие горели. В горле угнездилась агония.

Руки – холодные, просто ледяные, на ощупь похожие на перчатки, набитые игральными костями, – протащили его по воде и швырнули на берег, где, невзирая на смелые попытки Терпсика продолжить тонуть, грубой силой заставили его вернуться к тому состоянию, которое он вынужден был называть своей жизнью.

Злился Терпсик редко, потому как Гвлэдис этого не терпела. Но сейчас он чувствовал себя обманутым. Его родили, не спросив, женили стараниями Гвлэдис и ее папаши, а единственное значительное достижение, которое принадлежало ему лично, теперь грубо вырвали у него из рук. Несколько мгновений назад все было так просто. А сейчас опять усложнилось.

И ведь не сказать, что он искал смерти. В вопросах самоубийства боги чрезвычайно суровы. Он просто не хотел, чтобы его спасали.

Сквозь маску из водорослей и слизи он красными глазами вперился в нависающую над ним фигуру и вскричал:

– Зачем было меня спасать?

Ответ вызвал у него тревогу. Хлюпая к дому, Терпсик обдумывал услышанное. Эти слова маячили у него на задворках сознания, пока Гвлэдис бранилась последними словами из-за его перепачканной одежды. Они сновали у Терпсика в голове, пока он отогревался у печки и чихал, сгорая со стыда, потому как болезней его Гвлэдис тоже не терпела. Потом он лежал в ознобе на холодной постели, а слова айсбергом вторгались в его сны. В горячечном бреду он то и дело бормотал: «Как это понимать: „ОСТАНЕШЬСЯ НА ПОТОМ“?»

* * *

В городе Сто Лате пылали факелы. Целым взводам солдат было велено следить, чтобы огни не гасли. Улицы сияли. Шипящее пламя отгоняло тени, которые на протяжении веков спокойно занимались своими ночными делами. Факелами освещались даже древние закоулки, где из глубины крысиных нор поблескивали удивленные глазки. Факелы заставляли воровскую братию отсиживаться по домам. Факелы полыхали в ночных туманах, создавая желтое зарево, которое затмевало даже холодные языки небесного огня, струящиеся от Пупа. Но преимущественно они озаряли лицо принцессы Кели.

Это лицо было повсюду. Оно занимало собой каждый сантиметр любой плоской поверхности. Бинки галопом скакал по освещенным улицам мимо портретов принцессы Кели на дверях, стенах и фронтонах. Мор изумленно взирал на плакаты с изображением своей возлюбленной, висевшие везде, куда их только смогли приклеить рабочие.

Самым удивительным было то, что никто, похоже, не обращал на портреты особого внимания. Хотя ночная жизнь Сто Лата не могла похвалиться такой колоритностью и насыщенностью, как жизнь Анк-Морпорка (куда уж простой корзине для бумаг соперничать с муниципальной свалкой), улицы тем не менее кишели народом и звенели от криков менял, игроков, торговцев сладостями, наперсточников, дамочек легкого поведения, карманников и редких честных торговцев, которые забрели сюда по ошибке и теперь не могли даже собрать денег на обратную дорогу. Пока Мор, проезжая верхом сквозь эти толпы, улавливал обрывки фраз на полудюжине разных наречий, к нему приходило безмолвное осознание того факта, что все они ему понятны.

Наконец он спешился и повел коня по Стенной улице, безнадежно пытаясь отыскать дом Кувыркса. И нашел его лишь благодаря тому, что под ближайшим плакатом обнаружился пузырь, который приглушенно ругался.

Осторожно протянув руку, Мор отвел в сторону полоску бумаги.

– Благодарфтвую, – сказала дверная колотушка в виде горгульи. – Не пофавидуефь, да? В одну минуту ты горя не знаефь, а в фледуюфую у тебя полон рот клейфтера.

– Где Кувыркс?

– В фамок перефелилфя. – Ухмыльнувшись Мору, колотушка подмигнула чугунным глазом. – Прифли какие-то типы и уволокли его вефи. А потом какие-то другие типы нафали лепить куда ни попадя портреты его подруфки. Фволофи, – добавила она.

Мор залился краской.

– Его подружки?

Горгулья, поскольку была сродни демонам, захихикала. Будто ногтем провели по слесарной пиле.