Мор, ученик Смерти

– Он ненастоящий, – объяснила она. – Тут вообще нет ничего настоящего. Ну, по-настоящему настоящего. Просто ему нравится вести себя по-человечески. А сейчас он особенно усердствует, ты заметил? Сдается мне, это твое влияние. Ты знаешь, что он когда-то пробовал освоить игру на банджо?

– Мне кажется, ему больше подошел бы орган.

– У него так ничего и не получилось. – Изабель пропустила замечание Мора мимо ушей. – Понимаешь, он не способен создавать.

– Ты же сама сказала, что он сотворил этот пруд.

– Где-то увидел – и скопировал. Здесь кругом одни копии.

Мор неловко поерзал. Ему в штанину заползло какое-то мелкое насекомое.

– Все это довольно грустно. – Он понадеялся, что взял хоть сколько-нибудь правильный тон.

– Да.

Наклонившись, Изабель набрала с дорожки горстку гравия и принялась рассеянно бросать камешки в пруд.

– А что, у меня с бровями действительно беда? – спросила она.

– Эм-м, – замялся Мор, – боюсь, что так.

– Ох…

Шлеп, шлеп. Карпы презрительно следили за девушкой.

– А у меня – с ногами?

– Да. Ты уж прости.

Мор в тревоге перетасовал свой скудный запас светских оборотов речи и сдался.

– Да не страшно, – великодушно сказал он. – Тебе-то хотя бы пинцет помочь может.

– Он очень добр, – сказала Изабель, не слушая, – только немного рассеян.

– Он ведь тебе не родной отец, правда?

– Мои родители погибли очень давно, на пути через Великий Неф. По-моему, их накрыло бурей. Он меня нашел и взял к себе. Не знаю, почему он это сделал.

– Наверное, почувствовал жалость к тебе?

– Он никогда ничего не чувствует. Пойми, я говорю это не со зла. Ему просто нечем чувствовать. У него отсутствуют эти, как их, железы. Наверное, он помыслил жалость ко мне.

Она обратила бледное круглое личико к Мору.

– Я никому не позволю говорить об отце плохо. Он старается изо всех сил. Просто у него слишком много забот.

– Вот и мой отец был примерно таким же. То есть, я хочу сказать, был и есть.

– Однако у твоего, подозреваю, железы имеются.

– Думаю, да, – кивнул Мор, опять неловко поерзав. – Хотя я о них – о железах – никогда всерьез не задумывался.

Сидя бок о бок, они разглядывали форель. Форель, в свою очередь, разглядывала их.

– Я только что нарушил весь ход истории, – признался Мор.

– Правда?

– Понимаешь, когда он попытался ее убить, я убил его, однако же история предписывала ей умереть, а герцогу – взойти на престол, но хуже всего, хуже всего то, что он, хоть и прогнил насквозь, сумел бы объединить города и создать федерацию, которой книги предрекают век мира и изобилия. Ну, то есть можно было подумать, что наступит какое-нибудь царство ужаса, только вот истории, видимо, иногда требуются люди такого склада, а принцесса стала бы просто очередной правительницей. Пусть даже неплохой, пусть даже замечательной, но неподходящей, а теперь этого не произойдет: история пошла вразнос, и во всем виноват я.

Он умолк в напряженном ожидании ответа.

– Знаешь, ты был прав.

– Ты так считаешь?

– Нам действительно надо было принести крошек, – сказала она. – Хотя рыбы, наверное, питаются тем, что находят в воде. Жучками всякими…

– Ты хоть слышала, что я говорил?

– О чем?

– Ох… Так, ни о чем. О всякой ерунде. Извини.

Изабель со вздохом поднялась со скамьи.

– Должно быть, тебе не терпится приняться за дело, – сказала она. – Рада, что мы прояснили вопросы женитьбы и замужества. Приятно было с тобой поболтать.

– Можем остаться в отношениях ненависти – ненависти, – предложил Мор.

– Мне обычно не перепадает возможности поговорить с теми, с кем работает отец. – Она как будто не находила в себе сил уйти и, казалось, ждала от Мора еще каких-то слов.

– Оно и понятно, – больше он ничего придумать не смог.

– Тебя, наверное, ждет работа.

– В общем, да.

Мор колебался: он чувствовал, что разговор необъяснимым образом снялся с мели и теперь плывет над какими-то глубокими, не до конца понятными ему омутами.

И тут раздался звук, подобный…

Мор с тоской вспомнил двор старого родительского дома. Суровыми овцепикскими зимами семья держала во дворе тарг – неприхотливую горную скотину, – по мере необходимости подбрасывая им солому. После весенней оттепели двор превращался в глубокую лужу, покрытую довольно прочной коростой. По ней можно было ходить, но с осторожностью. Тот, кто проявлял беспечность, рисковал провалиться по колено в концентрированный навозный перегной, и хлюпанье вытащенных из него сапог, зеленых и дымящихся, знаменовало смену времен года с той же определенностью, с какой это делали птичьи трели и жужжанье пчел.

Именно такой звук и донесся сейчас до слуха Мора. Он машинально осмотрел свои башмаки.

Но оказалось, что это был плач Изабель: не приглушенные дамские рыдания, а громогласные всхлипы, которые клокотали, как лава подводного вулкана, и сражались за право первенства, вырываясь наружу. Вызревшие в рутинной тоске, они вылетали на волю под давлением.

– Э-э? – сказал Мор.