Жизнь взаймы

Клерфэ вытер кровь с лица, но губы еще продолжали кровоточить. — Я не могу поцеловать тебя, — сказал он. — Тебе было страшно?

— Нет. Но тебе не надо больше участвовать в гонках.

— Конечно, не надо. — спокойно ответил Клерфэ. Такая реакция ему была давно знакома. — Неужели я был так плох? — спросил он и предусмотрительно поморщился.

— Ты был великолепен, — заметил Торриани, сидевший рядом на ящике и потягивавший коньяк. Его лицо всё еще сохраняло мертвенную бледность.

Лилиан не вполне дружелюбно взглянула на него. — Всё кончено, — сказал Клерфэ. — Не думай больше об этом, Лилиан. Сегодня было не опасно. Тебе это просто показалось.

— Тебе надо кончать с гонками, — повторила она.

— Хорошо. Завтра мы порвем мой контракт в клочья. Довольна?

Торриани рассмеялся. — А послезавтра мы его склеим наново!

Мимо прошел тренер Габриэлли, механики закатывали машины в бокс. Кругом стоял запах горелого масла и бензина.

— Клерфэ, вы сегодня вечером не зайдет? — спросил Габриэлли.

Клерфэ согласно кивнул. — Мы тут мешаем, Лилиан, стоим на дороге, — сказал он затем. — Пойдем подальше от этой грязной конюшни. — Он взглянул ей в лицо. На нем всё ещё сохранялось прежнее серьезное выражение. — В чём дело? — спросил он. — Ты действительно хочешь, чтобы я оставил гонки?

— Да, хочу!

— А почему?

Какое-то время она медлила с ответом. — Не знаю, как тебе сказать — но всё это как-то глубоко аморально.

— Бог ты мой! — воскликнул Торриани.

— Спокойно, Альфредо! — возразил Клерфэ.

— Я знаю, это звучит глупо, — продолжала Лилиан. — Я совсем не то хотела сказать. Ещё пару минут назад для меня всё было так понятно, а сейчас — нет.

Торриани хлебнул приличный глоток коньяка. — Гонщики после заезда такие же чувствительные, как и раки, когда сбрасывают свой панцирь. Не надо приписывать нам никаких комплексов.

Клерфэ рассмеялся. — Ты считаешь, Лилиан, что не стоит искушать нашего Господа?

Она согласно кивнула. — Если ничего другого не остается. Но только не по легкомыслию.

— Бог ты мой! — снова воскликнул Торриани. — Легкомыслие! — Он встал со своего ящика и двинулся в сторону Габриэлли.

— Это всё чушь, — сказала Лилиан в отчаянии, обращаясь к Клерфэ. — Не слушай меня!

— Ты говоришь всё правильно, только твои слова для меня неожиданны.

— Почему же?

Он замер на миг. — Я когда-нибудь говорил, что тебе надо вернуться в санаторий? — тихо спросил он.

Она взглянула на него. До сих пор она думала, что он ничего не знал или только предполагал, что с ней не всё в порядке. — Мне вовсе не обязательно возвращаться в санаторий. — быстро возразила она.

— Я это знаю. Но, скажи, я когда-нибудь спрашивал тебя об этом?

Она чувствовала иронию в его вопросе. — Мне не надо было ничего говорить, да?

— Почему же? — ответил он. — Говорить можно всегда.

Она рассмеялась. — Я очень люблю тебя, Клерфэ. Только скажи, все женщины после гонок становятся такими же глупыми, как и я?

— А вот это я уже не помню! Это платье на тебе — от Баленсиаги?

— А вот это уже я не помню!

Он ощупал свои щеки и плечо. — Сегодня вечером у меня будет не лицо, а клоунская рожа, размалеванная во все цвета радуги, к тому же плечо распухнет. Может, съездим к Левалли, пока я ещё могу рулить?

— А к твоему боссу тебе вечером не поедешь?

— Нет. Там в гостинице они будут всего лишь отмечать нашу победу.

— Ты что, не любишь праздновать победы?

— С каждой выигранной гонкой побед впереди становиться всё меньше. — ответил он. Его лицо уже начало потихоньку распухать. — Сегодня вечером я попрошу тебя сделать мне примочки и почитать одну главу из «Критики чистого разума» Канта. Сможешь?

— Конечно смогу, — ответила Лилиан. — А ещё, когда-нибудь я хотела бы поехать в Венецию.

— Почему?

— Потому что там нет ни гор, ни машин.

Они пробыли на Сицилии ещё две недели. Плечо продолжало беспокоить Клерфэ. Они жили у Левалли в его запущенном саду на берегу моря. Вилла напоминала каюту корабля, парившую над морем и над временем, с шумом простиравшимися внизу в бесконечности. У Клерфэ оставалась ещё пара недель до следующих гонок.

— Побудем ещё тут? — спросил он Лилиан. — Или, может, вернемся?

— А куда нам возвращаться?

— В Париж или ещё куда-нибудь. Если для тебя нигде нет дома, ехать можно куда угодно. Просто здесь становится жарко.

— Неужели весна уже кончилась?

— Здесь внизу — да. Но мы можем взять «Джузеппе» и поехать вслед за ней. Можем махнуть в Рим, там весна только начинается.

— А если весна и там кончится?

Клерфэ рассмеялся. — Тогда поедем вслед за ней, если тебе хочется. Можем захватить её в Ломбардии на озерах. Потом отправимся в Швейцарию, вниз по Рейну, пока не увидим её у самого моря на полях Голландии во всем разноцветье тюльпанов. И тогда наступит момент, будто время остановилось.

— Тебе уже хоть раз приходилось так делать.

— Да, однажды, сто лет назад. Ещё до войны.

— И с тобой была женщина?

— Да, но всё было по-другому.

— Ничто никогда не повторяется. Даже с одной и той же женщиной. Но я не ревнивая.

— А мне бы хотелось, чтобы ты стала другой.