Вспомнить всё

– Если уж разговаривать всерьез, нужно надеть парик, – рассудила Рыбус. – Вы не могли бы подать тот, светлый? Он где-то здесь… кажется, под той кучей одежды, в углу. Вон, видите красную блузку – ту, что с белыми пуговицами? Кстати, надо к ней пуговицу пришить… только найти бы ее для начала.

Маквэйн отыскал ей парик.

– Так. Теперь подержите зеркальце, – попросила Рыбус, водружая парик на голову. – Выходит, вы от меня заразиться боитесь? Медики уверяют, что в данной стадии вирус уже неактивен. Я только вчера больше часа с ними проговорила: мне специальную линию выделили.

– Обслуживанием вашего оборудования кто занимается? – спросил Маквэйн.

– Оборудования?

Удивления в поднятом взгляде девушки не могли скрыть даже стекла темных очков.

– Кто следит за входящим потоком? Кто пишет полученное, а после передает дальше? Кто занимается всем тем, ради чего вас здесь держат?

– Все на автоматике.

– Сейчас у вас на пульте горят семь сигнальных ламп. Все красные. Все моргают, – сообщил Маквэйн. – Вы бы хоть звуковыми оповещениями озаботились, чтобы слышать, не оставлять предупреждения без внимания. Прием идет, а данные не пишутся – вот о чем вам стараются сообщить.

– Ну что ж, значит, им не повезло, – вполголоса ответила Рыбус.

– Им бы учесть, что вы серьезно больны, – проворчал Маквэйн.

– Они и учитывают… конечно, учитывают, а как же! И запросто, если что, без меня обойдутся: разве вам не отправляют примерно то же самое, что и мне? По сути, моя станция просто дублирует вашу.

– Нет, это моя – дублирующая, – возразил Маквэйн, – а ваша – как раз основная.

– А-а… один черт, – устало вздохнула Рыбус и поднесла к губам кружку с заваренным Маквэйном чаем. – Горяч чересчур… пусть немного остынет.

Протянутая к прикроватному столику ее рука с кружкой вдруг затряслась, кружка выпала из ослабевших пальцев, и горячий, курящийся паром чай растекся лужей по пластмассовым плиткам пола.

– О Гос-споди, – в ярости прошипела Рыбус, – только этого, только этого не хватало! Что за день? Что за день такой сволочной? За что ни возьмись, все из рук валится!

Маквэйн молча включил вакуумный пылесборник, и электроника купола исправно всосала пролитый чай. Молчал он отнюдь не без причины: его душила, распирала изнутри аморфная, не направленная ни на что конкретное злоба, беспредметная ярость сродни – это Маквейн, как говорится, чуял нутром – ненависти, снедающей Рыбус, выплескивающейся в никуда и в то же время на все вокруг без изъятия.

«Ненависть наподобие тучи мух, – подумал он. – Господи, скорей бы убраться отсюда! Как же я ненавижу эту ненависть – ненависть к разлитому чаю, настолько же жгучую, как и ненависть к смертельной болезни… стригущую всю вселенную под одну гребенку, низводящую до одного-единственного измерения!»

С каждой минувшей неделей Маквэйн предпринимал вылазки в купол Рыбус все реже и реже. Что бы она ни говорила, пропускал мимо ушей, что бы ни делала, оставлял без внимания, а от царящего вокруг нее хаоса, от помойки, в которую превратился ее купол, старательно отводил взгляд.

«Ни дать ни взять, проекция ее мозга, – подумал он как-то раз, мимоходом оглядев бесчисленные мешки с мусором, груды хлама, высящиеся повсюду, даже на вечном холоде за порогом купола. – Деменция это, вот что. Слабоумие чистой воды».

Возвращаясь в собственный купол, он включал Линду Фокс, но… Увы, ее музыка утратила волшебную силу. И голос, и образ – все превратилось в муляж. В синтетику. Казалось, Рыбус Ромми высосала из Фокс искру жизни точно таким же образом, как вакуумный пылесборник ее купола всосал без остатка, до капельки, разлившийся по полу чай.

…Питал надеждой твердой сердце он,
Хоть захлестнул его несчастий вал.

Даже эти слова, льющиеся из динамиков, потеряли весь прежний смысл. Как там выражалась Рыбус? Вторичная сентиментальность. Розовые сопли двойной перегонки. Дерьмо…

Поразмыслив, Маквэйн выключил Фокс и поставил Вивальди, концерт для фагота с оркестром.

«Надо же… сорок концертов, и все, как один, для фагота, – подумал он. – Пожалуй, в смысле разнообразия любой компьютер дал бы Вивальди изрядную фору».

– Вы на волне Фокс, – заглушая Вивальди, зазвучал из динамиков голос Линды Фокс, а на экране преобразователя видео возникло ее лицо – монументальное, залитое звездным светом, в глазах пляшут шальные, дикие искорки. – Вы на волне Фокс, а волна Фокс если подхватит, то уж подхватит!

В минутном приступе ярости Маквэйн принялся стирать с пленок аудио– и видеозаписи Фокс, однако, стерев часов около четырех, опомнился. Пожалев о необдуманном поступке, он вышел на связь с одним из спутников-ретрансляторов и попросил продублировать утраченное, но со спутника ответили, что на данный момент нужных записей в наличии нет.

«Ну и черт с ними, – рассудил он. – Подумаешь, ценность!»

Посреди ночи его, спавшего крепким сном, разбудил звонок телефона. На звонок Маквэйн не ответил, как и на следующий, раздавшийся спустя минут десять.

Однако спустя еще около десяти минут телефон зазвонил в третий раз.