Всё, чего я не помню

– Если нам позвонят из страховой, очень важно, чтобы ты максимально четко объяснил, что ничего об этом не знал. Это ведь так, Самуэль? Скажи, что ты ничего не знал о том, что происходит в доме?

И я увидел, как Самуэль – который обычно не мог солгать, не почесав мочку уха и одновременно трогая верхнюю губу – посмотрел матери прямо в глаза:

– Я не имел вообще никакого представления.

Они смотрели друг на друга. Мать и сын. Долго. И казалось, мать поняла что-то, что сын не мог выразить словами. Она кивнула. Самуэль кивнул. Потом она ушла, а Самуэль сказал:

– Деньги, деньги, деньги, только об этом все и думают.

Монета от сейфа недалеко падает, подумал я.

* * *

Мы сидим в машине. Судя по чекам за парковку, сейчас пятнадцать ноль три.

– Отвези меня домой, – просит бабушка.

– Твой дом в полном порядке, как и когда ты оттуда уехала.

– Пожалуйста, отвези меня домой. Больше я ничего не хочу.

Я завожу мотор и выезжаю с парковки.

– Мы сейчас едем домой?

– Угу. Домой в пансионат, – говорю я и ставлю диск Ларса Рооса.

Когда мы выезжаем на шоссе, я тянусь за пакетом на заднем сиденье и достаю розовую миску для сладостей, которая иногда превращается в антикварную, а иногда я ее вылепил на уроке труда в школе.

– Спасибо, – благодарит она, поглаживая миску, как котенка. – А где крышка?

– Отдам в следующий раз.

Бабушка смотрит в окно. Темнеющее небо, несколько едва различимых силуэтов птиц.

– Ты должен понять, что мне не нравится в пансионате. Окна слишком маленькие. Туалет слишком близко к коридору. Кухня мерзкого цвета. На балконе у меня кружится голова. Но хуже всего кровать. Она слишком мягкая. На ней невозможно спать.

– Но бабуля, – говорю я. – Кровать же привезли из твоего дома. Это та же кровать, которая стояла у тебя в спальне.

– И все равно она слишком мягкая.

* * *

Я рассказал Самуэлю, что в клубе «Ист» играют соул. В «Рейсен» – диджей Таро. Тони Зулиас – в «Спай». Или сходим в бассейн? Поднимемся на телебашню? Займемся чем-нибудь, да чем угодно? Но Самуэль не хотел. У него болело горло. Утром рано вставать. Денег не было. Вместо того чтобы хоть что-то делать, он ездил к бабушке в дом престарелых. Как будто потеря бабушкиного дома напомнила о ее существовании.

– Ей там нравится? – спросил я.

– Она его ненавидит. Больше, чем когда-либо. Ненавидит так сильно, что я даже думаю, что ей это на пользу.

Бабушка проводила время за написанием длинных путаных писем в газету, смысл которых сводился к тому, что ей должны разрешить вернуться домой и немедленно отдать водительские права, и что политику в области образования надо кардинально менять. Самуэль сидел рядом с ней и соглашался, когда она пускалась в монологи о несостоятельности миграционной политики, школьной системы и ЕС. И только когда она костерила отца Самуэля, он возражал, и это само по себе странно, потому что она говорила об отце ровно то (что он предатель, что ему надо было остаться ради детей, что ни один настоящий мужчина не предаст свою семью), что Самуэль говорил мне тысячу раз. Но бабушка всегда добавляла «вот так и бывает, когда выходят замуж за мусульман», и под этим Самуэль подписаться не мог, потому что его папа был самым немусульманским мусульманином, которого он когда-либо встречал.

* * *

Мы едем по шоссе, и бабушка спрашивает, как дела у Вандада.

– Ты хочешь сказать – у Лайде? У Лайде все хорошо. Она передает привет.

– А у Вандада как дела?

– У него тоже все в порядке.

Мы приближаемся к центру, несколько минут едем в тишине. Потом бабушка оборачивается ко мне и спрашивает, как дела у Вандада. Я отвечаю, что у него по-прежнему все хорошо. Вдруг бабушке срочно понадобилось в туалет. Мы останавливаемся у закусочной, паркуемся, бабушка идет в туалет, мы платим пять крон, и я кладу чек в дверной карман машины. Двадцать семь минут четвертого, мне осталось жить меньше часа.

– А теперь куда поедем? – спрашивает бабушка.

– Теперь надо вернуться, – отвечаю я.

– Домой?

– Домой. В пансионат.

– Жаль.

– Угу.

– Но знаешь что?

– Нет.

– Мы же можем повторить это завтра?

– Угу.

– И послезавтра?

– Угу.

– Знаешь, кто поведет в следующий раз? Я.

– Нет.

– Вот и да. Если у меня только будет шанс сдать этот экзамен, уж я им покажу, как это делается. Проще пареной репы, сказал повар сыну.

– Почему?

– Что?

– Почему повар сказал сыну именно это?

– Откуда мне знать? Мы просто так говорили, когда я была маленькая.

– Их со временем становится только больше.

– Кого?

– Этих выражений.

– Чем старше становлюсь, тем больше помню. И это только одно из преимуществ старения.

Она улыбается, ее веки такие морщинистые, что ей приходится щуриться, чтобы смотреть. Когда мы приближаемся к мосту Лильехольмбрун, я обгоняю три машины по крайней левой полосе.

– Вот теперь это на что-то похоже, – говорит бабушка.

* * *