Всё, чего я не помню

Солнце садилось, до закрытия кафе оставалось совсем немного времени, а мы все еще сидели на летней веранде. Я рассказывала о том, когда мы блокировали полицейский кортеж, он должен был сопровождать семью, которой грозила депортация. Мы приехали туда в четыре утра, у нас с собой были термосы и шикарные пирожные, потому что один из активистов подрабатывал в дорогущей кофейне в центре города. Шафрановые круассаны, трюфельные пирожные и дымящийся, но быстро остывавший травяной чай. Мы продержались на морозе шесть часов. Под конец не чувствовали пальцев ног, было больно дышать через нос, ресницы покрылись инеем. Но мы не расходились и чувствовали, что делаем важное дело. Всякий раз, когда приближалась машина, мы вставали в сцепку, живой цепью, которую не сломать. Потом подъехала полицейская машина, открылось окно, и девушка-полицейский на пассажирском сиденье сказала, что семья уже в аэропорту, их вывезли окольными путями, они уже в самолете, уже в воздухе, она говорила это с легкой улыбкой, из-за чего мы не выдержали, и шикарные пирожные полетели в лобовое стекло, а полицейские только переглянулись, покачали головами и включили дворники. Мы добрались до железнодорожной станции и немного позже узнали, что пассажиры самолета возмутились, увидев, как семья рыдает, как возмущенная мама взывает к милосердию, и отказались пристегиваться ремнями безопасности, самолет не мог взлететь, семью сняли с самолета и отвезли обратно, и поэтому возникла крошечная надежда на то, что мы сможем на что-то повлиять.

– А что было потом? – спросил Самуэль.

– Апелляция.

– И им разрешили остаться?

– Нет. Их отправили домой.

* * *

Хамза позвонил в дверь, и когда я открыл, то заметил, как он просунул ногу в образовавшуюся щель.

– Сорян, – сказал он и убрал ногу. – Старая привычка.

Его сопровождал огромный детина, которому пришлось согнуть ноги в коленях, чтобы войти в дверь. Мы поздоровались, и я услышал, что голос у него высокий, как у мальчишки.

– Я могу воспользоваться туалетом? – спросил он.

– Пожалуйста, – ответил я и показал, куда пройти.

Говоря это, я надеялся, что он не будет садиться на унитаз, потому что он был похож на человека, который своим весом может раздавить фаянсового друга.

– Как он? – спросил я Хамзу, пока он доставал из внутреннего кармана конверт.

– Хорош. Не так, как ты, конечно же. Но вполне неплох. Осваивается. Единственная проблема – его микроскопический мочевой пузырь. Это не внушает уважения, когда ты приходишь требовать денег, а потом спрашиваешь, можно ли воспользоваться туалетом.

Мы улыбнулись друг другу. Я спросил, надо ли что-то подписать. Мы улыбнулись еще шире. Оба знали, что есть такие вещи, которые на записывают на бумаге. Я дал слово, что отдам деньги. Он дал слово, что процентная ставка не будет выше обычной. Потом великан с писклявым голосом вернулся из туалета и поблагодарил меня.

* * *

Мы все еще сидели на летней веранде. Солнце уже зашло. Когда я спросила Самуэля о его политической активности, он замолчал и посмотрел в сторону.

– Ну, не знаю. Я, конечно, не поддерживаю Умеренную партию, но… Я всегда скептически относился к политическим движениям.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Папа всегда предупреждал, что в политику лезть не стоит. Я же видел, чем его друзьям пришлось пожертвовать ради борьбы, и как это закончилось – разочарования, уничтоженные дружеские отношения и… Не знаю… За всю жизнь я только один раз ходил на демонстрацию. – Серьезно?

– Да. Против войны в Ираке. В две тысячи третьем. Но война потом все равно началась, и казалось, что все было напрасно.

– А бомбежки Газы? А когда Шведские демократы[29] попали в риксдаг? А отлов нелегальных иммигрантов и их депортация? Ничто из этого не заставило тебя выйти на улицу и пройти несколько сотен метров?

– Нет, но я не знаю, почему… Как будто… Каждый раз, собираясь на демонстрацию, я вижу плакаты и задумываюсь, а правда ли я на сто процентов с ними согласен? Потом все начинают скандировать лозунги, и тогда я не знаю, что делать.

– Но что же ты делаешь первого мая? Если не ходишь на демонстрацию?

– Отдыхаю. Расслабляюсь вместе с Вандадом. Пополняю Банк впечатлений.

Он попыталася вывернуться из ситуации с помощью улыбки, но было видно, что ему некомфортно.

– Кстати, – сказал он. – Я скоро еду в Берлин. Мы собираемся навестить Пантеру.

– Кто это «мы»?

– Мы с Вандадом.

– И ты все оплачиваешь?

– Вообще-то нет. Не в этот раз.

Доедали мы молча.

* * *

Через несколько недель мы полетели в Берлин. Казалось, это огромное событие, так и было, мы впервые поехали за границу вместе. Мы встретились на вокзале, Самуэль подошел ко мне с улыбкой, сияющей, как атомная энергостанция, и обнял меня крепко, как борец сумо.

– Блин, это будет суперкруто! – сказал он и обнял меня.

– А то, – ответил я и дружелюбно толкнул его в плечо.

– Ай, черт. Полегче. Поедем в аэропорт на автобусе, да? Так будет дешевле.

* * *