Всё, чего я не помню

Потом посыпались сообщения. Одно, когда они прилетели, другое спустя пятнадцать минут: Садимся в ein taxi bitte[33]! Он прислал фотографию батута в парке, сфотографировал стол, заставленный алкоголем, и приписал: Aufwiedershen[34]. Но ни разу не написал, что скучает. Вместо этого мой телефон наполнился доказательствами того, что у него и без меня все как минимум в полном порядке. Я приняла ванну, почитала книгу, посидела молча, слушая бормотание телевизора у соседей, которые смотрели танцевальное шоу. Я попыталась убедить себя, что счастлива. Легка. Свободна. Но воображение рисовало другие картины. Такси, в котором ехал Самуэль, попало в аварию. Он вышел из такси и его сбил с ног нацист. Он в клубе, и кто-то угостил его коксом, который оказался совсем не коксом. Он напился и упал в реку. Он был на вечеринке на крыше и перелез через ограждение.

Последнее сообщение пришло в половине двенадцатого, он спрашивал, все ли у меня хорошо, написал, что уже засыпает, но вечер был просто эпичный и в заключение прислал ein godenachte kyss[35]. Я не знала, что ему ответить. Его сообщения выглядели попыткой убедить меня, что волноваться не о чем, но ведь если ты не собираешься предавать, то нет и потребности убеждать кого-то, что все в порядке. Я пролежала без сна до рассвета.

* * *

К такси стояла длинная очередь, но белоснежные машины были наготове и долго ждать не пришлось, мы запрыгнули на заднее сиденье, назвали адрес, парень за рулем оказался турком и посмеялся над жалкими познаниями Самуэля в немецком. Самуэль снова произнес адрес, водитель его поправил. Мы поехали в город, Самуэль пытался вести светскую беседу, получалось так себе, английский, на котором говорил турок, по сути, был немецким, а школьный немецкий Самуэля – шведским. Узкие дороги, похожие на польские дома, мы проехали через лес, мимо нескольких кирпичных зданий, водитель с гордостью показал небольшой район и сказал:

– All this new, before: nothing![36]

Мы кивали, как будто новые дома, которые уже выглядели потрепанными, нас впечатлили. Мы проехали железнодорожную станцию, свернули направо и чуть не врезались в желтый трамвай. Район, в котором жила Пантера, был все ближе, оставалось совсем немного, теперь водитель ехал медленнее, читая названия улиц. – It should be here[37].

Мы повернули направо, на улицу шириной с футбольное поле, но совсем пустую, ни деревьев, ни магазинов, только длинные ряды припаркованных под углом машин и дома, похожие на заброшенные посольства. Такси остановилось перед подъездом Пантеры.

– Can you…[38] – сказал я и показал на клаксон.

Он посмотрел на меня как на психа.

– This is Berlin[39].

Не знаю, понял ли он, что я имел в виду клаксон, а не что-то другое, но мы поблагодарили его и я заплатил, потому что Самуэль уже стоял у двери и звонил в домофон. Двадцать три евро сорок центов, я дал двадцать пять, и водила удивленно поблагодарил за чаевые. Сначала я подумал, что это ирония, но у него и правда был довольный вид, когда он дал по газам и покатил дальше по брусчатке.

* * *

На следующий день после отъезда Самуэля со мной связалась Майса и спросила, может ли ее сестра временно пожить в доме, потому что ей тоже нужна защита.

– Конечно, – ответила я. – Никаких проблем. Она будет одна?

– Угу. С дочерью.

* * *

На улице снова стало тихо, и я оглядел дом. Других таких вокруг не было: как после пожара, краска шелушилась, штукатурка давно осыпалась, входная дверь почернела от десятилетиями покрывавшей ее пыли, два больших куска фасада отвалились и валялись на тротуаре. В окне на первом этаже я увидел большой красный цветок и несколько листов бумаги с текстом, который не мог разобрать. На втором этаже – задернутые белые шторы. На третьем – довольное лицо Пантеры.

– Сейчас спущусь, – объяснила она с помощью жестов, и вскоре дверь в подъезд открылась.

В подъезде не работала лампочка, и мы обнялись в темноте. Она совсем не изменилась, разве что кожа теперь стала бледнее.

– Клевые очки, – сказал Самуэль. – Настоящие?

– А как же, – ответила Пантера и провела пальцем сквозь пустую оправу. – В чужой монастырь со своим уставом не ходят.

* * *

Тем же вечером позвонила Нихад. И рассказала, что познакомилась с пожилой персидской женщиной-поэтом, которой только что отказали в виде на жительство.

– Можно, она переночует здесь несколько ночей? Пока не найдет другое место?

– Конечно, – ответила я.