Ворон

Близости обоих произведений немало способствует то, что Ворон и Сова обладают целым набором общих свойств, имея родственную мифологическую семантику, но есть и существенные различия.62 Ворон широко распространен в мифологических представлениях, обладает значительным кругом функций, связывается с различными элементами мироздания (подземным миром, землей, водой, небом, солнцем), что свидетельствует о глубокой мифологической семантике этого персонажа. Она обусловливается некоторыми универсальными свойствами Ворона как птицы, в частности, резким криком и черным цветом. <…> Как трупная птица черного цвета с зловещим криком Ворон хтоничен, связан с царством мертвых и со смертью, с кровавой битвой, выступает вестником зла”.63 Неспроста герой обращается к птице с самыми сакраментальными вопросами о посмертной судьбе, а тем самым и о смысле жизни — ведь Ворон традиционно воспринимается как медиатор между жизнью и смертью, между верхом и низом (небом, землей, загробным царством).64 По мнению Е.М. Мелетинского, возникновению представлений о Вороне как мудрой вещей птице способствовали “умение подражать человеческой речи, а возможно и долголетие”.65 Следует обратить внимание на “многоликость” этого персонажа, которому удалось побывать в разных мифосистемах в роли “творца (или участника в деле творения) вселенной, первопредка людей, культурного героя, могущественного шамана и трикстера”.66 В Библии ворон упомянут несколько раз, и хотя по закону Моисея он причислялся к “нечистым” птицам, нет оснований считать его носителем зла.67 Эдгар По не отступает от традиционного представления о Вороне, он скорее закрепляет и усиливает его: Ворон По — птица дикая, древняя, мудрая, вещая, хтоническая, зловещая, причем хтонические черты выражены столь же ярко, что и пророческая функция. (“Взгляд на ворона как вестника несчастья поэтически суммирован в известном стихотворении Эдгара По”,68 — такой вывод Е.М. Мелетинского представляется неполным.) Сова Цзя И также птица дикая, древняя, мудрая, вещая (ср.: “…большинство переводчиков и комментаторов сходилось на том, что эта птица вестник несчастья”,69 хтоническая, зловещая (см. перевод заглавия оды “Птица смерти”), но с той существенной разницей, что ее пророческие функции явно доминируют над хтоническими, которые лишь слегка намечены. Ее неспособность “говорить” (подражать человеческой речи) компенсируется мощными телепатическими способностями (прекрасная находка Цзя И: ведь можно было заставить ее говорить на манер сказочных или басенных персонажей).

Несопоставимо состояние обоих героев к моменту встречи с птицей — герой “Ворона”, потерявший возлюбленную, не привязан к земной жизни, и все его помыслы устремлены к возможности посмертной встречи с ней; героя китайской оды, напротив, мучает вопрос о смысле и сроках земной жизни, и он вопрошает Сову:

Почему я уйду?
Если по причине благой — скажи мне,
Если из-за несчастья — объясни, в чем беда.
Скоро ли, долго ли ждать ее —
Укажи мне срок!

С точки зрения даоса такая постановка вопроса некорректна, и Сова просвещает человека, ощущающего свою подвластность времени. Роли Ворона и Совы в судьбах героев глубоко различны: Ворон погружает своего оппонента в мир еще более глубокого безысходного отчаяния, Сова же дает ему возможность возвыситься над превратностями судьбы (“Познавший повеление Неба избавлен от печалей”).

Таким образом, сопоставляя произведения, разделенные более чем двумя тысячами лет, можно прийти к мысли, что в обоих случаях мы имеем дело с устойчивым архаическим комплексом человек-птица (включающим в себя такие звенья, как число-время-книга-судьба), связанным с древнейшими поверьями; из этого мифологического арсенала и черпают поэты разных эпох и народов. Лирический эфир столь густо заселен пернатыми, что поневоле задаешься вопросом: а не является ли птица самым подходящим объектом изображения сразу же вслед за человеком? (В небе русской лирики парят такие яркие экземпляры, как Кондор Бунина, Орел Гумилева, Ястреб Бродского…) Не столь редки случаи, когда поэт передоверяет птице роль лирического героя. Предпочтение, оказываемое человеком птице, конечно же, не случайно: будучи символом “божественной сущности, верха, неба” и т.д., птица занимает место на вершине “мирового древа” или “древа жизни”,70 постоянно привлекая внимание человека к пространственной структуре мира.