Ворон

Симптоматично, что трое из семи переводчиков “Ворона”, представивших свои поэтические труды на обозрение публики в исследуемый период, — виднейшие представители символизма (Мережковский, Бальмонт, Брюсов). До тех пор пока в литературе “принимающей” не появится “встречного течения” (термин Александра Веселовского) к литературе “отдающей”, факт перевода не будет иметь культурного значения. Именно русский (как ранее — французский) символизм и оказался той благоприятной средой, в которой органично созрело это “встречное течение”, обращенное к жизни и творчеству американского писателя. “Встречное течение” складывается из многих составляющих, но на гребне этого процесса должен находиться литератор, в максимальной мере воплощающий тенденцию. Такой фигурой в русском символизме стал Константин Бальмонт. Его неутомимая пропагандистская и переводческая деятельность, подготовка и издание 5-томного собрания сочинений По (за период с 1901 по 1913 г. собрание трижды переиздавалось) сыграли выдающуюся роль в деле приобщения как рядового, так и квалифицированного читателя к феномену По. Александр Блок специально отмечал, что “Эдгар По требует переводчика, близкого его душе, непременно поэта, очень чуткого к музыке слов и к стилю. Перевод Бальмонта удовлетворяет всем этим требованиям, кажется, впервые”.316

Выдающимся памятником эпохи можно считать “Полное собрание поэм и стихотворений” Эдгара По, представленное в 1924 г. на суд читателей и критиков Валерием Брюсовым. Несмотря на то что уровень выполненных Брюсовым переводов оказался неожиданно невысоким (этот труд М.Л. Гаспаров назвал “неплодотворной неудачей”), книга — подлинно научное издание, один из последних всплесков литературы Серебряного века, последнее творческое усилие поэта уходящей эпохи. Брюсов относился к труду своей жизни двояко — с одной стороны, его преследовало чувство отчаяния при виде многих его несовершенств, с другой — он придавал большую культурно-историческую значимость самому факту издания полного По. Так, в предисловии к книге, написанном в 1923 г., он отмечал: “…подлинное влияние на литературу оказывают иностранные писатели только в переводах: иноязычные оригиналы читаются слишком ограниченным числом лиц, так как лишь немногие настолько владеют иностранным языком <…>, чтобы читать на нем для своего удовольствия, тем более такого трудного стилиста, как Эдгар По, да и самые книги на чужих языках гораздо менее доступны, особенно в провинции, нежели русские. Поэтому можно утверждать, что до сих пор значение Эдгара По-поэта для нашей литературы было ничтожно, как в смысле непосредственного влияния его высокого мастерства в технике словесного искусства, так и для выработки правильного понимания задач поэзии, что требует знакомства со всеми высшими достижениями в этой области. Этот пробел в нашей переводной литературе необходимо было заполнить, и я нашел возможным взять на себя этот труд, так как творчество Эдгара По изучал с большим вниманием, с своей ранней юности, т.е. уже в течение 25-30 лет”.317 Известно, что подвергаясь влиянию чуждой им национальной среды, переводные тексты сами начинают оказывать влияние на эту среду. Говорить о ничтожном влиянии По-поэта для оправдания целей издания книги было едва ли разумно: метрика, принципы рифмовки, образный строй, символы и концепты одного только “Ворона” усваивались многими мастерами слова Серебряного века. Так, например, Бальмонт “популяризировал” (выражение М.Л. Гаспарова) размер “Ворона”, используя его не только для написания собственных произведений, но и переведя им эпическую поэму Руставели “Вепхисткаосани”; растиражировал внутренние рифмы и др.318 Нельзя сбрасывать со счетов и влияние самого имиджа “безумного Эдгара” на сознание творческой среды. В связи с этим не покажется преувеличением мысль Дж.Д. Гроссман о “формирующем влиянии личности По на целое поколение”.319

Начало столетия характеризовалось общим подъемом интереса к По и на родине поэта, что можно объяснить фактором “психологического фона” эпохи. По свидетельству “Нового времени” за 1903 г., «культ Эдгара По растет в Америке с каждым днем. Самые незначительные его письма продаются теперь за невероятные цены. По словам “Revue”, за них платят в пять раз дороже, чем за письма Байрона, и вдвое больше, чем за письма Шелли. Готовится к выходу новое полнейшее издание его сочинений в семнадцати томах. Эта посмертная слава представляет разительную противоположность с бедствиями и нищетою его жизни».320