Ворон

Серебряный век оказался самым продуктивным периодом в истории русских переводов “Ворона” — в первую очередь благодаря символизму, который, ощущая генетическое родство с романтизмом, открыл “Ворона” русскому читателю, показал его подлинное величие. Однако символизм подошел к Эдгару По и его творению слишком близко — настолько близко, что исчезла перспектива и По стал восприниматься собратом по литературному цеху, а Ворон пополнил каталог символистских образов как один из ключевых символов новейшей литературы. Но Эдгар По не был и не мог быть символистом, поэтому переводов, конгениальных оригиналу, символизм не дал. Требовалось отойти чуть подальше и проявить большую бесстрастность и отстраненность, чтобы оценить по достоинству “Ворона”, этот “алмаз чистейшей воды”, который сверкал обособленно уже на романтическом фоне своей эпохи. Впрочем, проблема выбора дистанции — это не только проблема художественного выбора эпохи, но и частная проблема переводчика.

Русский Серебряный век “пал жертвой собственного духовного богатства, многообразия, нравственно-эстетического плюрализма” (И.В. Кондаков). Серебряный век умирал и вместе с ним умирали его идеалы; со сцены сходили его герои и его актеры, доживая свой век в новых социально-экономических условиях, враждебных свободному творчеству. Эпизодические попытки вписать По в новую парадигму321 успеха не имели. Ворон “безумного Эдгара” надолго умолк в России, которая стала частью СССР. “Черные вороны” стали здесь концептом с иным содержимым — и отзывались они чувством страха и отчаяния уже без эстетической подкладки. Впрочем, это уже другой сюжет и другая история.

4. ПЕРЕВОДЫ ПОСЛЕВОЕННОГО ПЕРИОДА (1946-1976)

Анализ текстов

Оленич-Гнененко 1946

Сведения об авторе перевода. Александр Павлович Оленич-Гнененко (1893-1963) — поэт, прозаик, переводчик.

Объем строфы и текста перевода. Соответствует оригиналу.

Размер. Соответствует оригиналу.

Звуковой строй. Рифма и рефрены. Схема рифмовки каждой отдельно взятой строфы соответствует оригиналу, хотя единая сквозная рифма отсутствует. Сквозные рифмы традиционные — на -его/-го (7 строф) и -да (-та) (11 строф).

Схема распределения мужских и женских рифм соответствует оригиналу. Внутренние рифмы присутствуют, хотя схема их расположения не всегда соответствует схеме оригинала. (Так, в 21-м стихе переводчик употребил тройную избыточную рифму устал я — задремал я — опоздал я, подхваченную в 22-м — сказал я.)

Принцип тавтологической рифмовки в 4-5-м стихах в целом выдерживается (исключение — X строфа).

Шесть строф оканчиваются рефреном “(и) больше ничего”, одна строфа — словом “никого”, одиннадцать строф — рефреном “Никогда!” (в том числе шесть раз употреблено «Каркнул Ворон: “Никогда!”»; в XI и XIII строфах удвоение — “Никогда, о, никогда!”).

Перевод 13-14-го стихов оригинала переводчик построил на чередовании шипящих и свистящих: “Шелестящий и печальный шорох шелка погребальный… / Стынет страх в багряных шторах…” Явным диссонансом в этом ряду выглядит слово погребальный и не только по звучанию — конкретной увязки с темой похорон в оригинале нет.

Трактовка сюжета. Символы. Оленич-Гнененко трактует сюжет очень своеобразно, в решающие моменты далеко (вполне осознанно) отходя от подлинника, хотя поначалу этого не скажешь. Более того — можно отметить удачу переводчика при передаче образного ряда 8-го стиха: “И бросали на пол угли призрак тленья своего”. Здесь призрак — “призрак” и “тень” одновременно: трудно придумать более лаконичный способ перевести английское “the ghost”.

Во II строфе переводчик смещает логические акценты. Если герой стихотворения По говорит о потере сдержанно, сообщая о тщете своих усилий избавиться от скорби по Линор, то герой перевода Оленича-Гнененко фокусирует свое внимание — явно преждевременно — на теме памяти: “Как забыть удар ужасный?” (II, 10). (Ответ на этот поставленный “в лоб” вопрос будет получен лишь в XIV строфе.) Далее следует расшифровка вопроса в стиле научного трактата, причем выделение слова “смысл” придает переводу иную концептуальную направленность: “И Ленора — смысл его” (II, 10). Симптоматично, что этот набор слов будет повторен переводчиком в V строфе (V, 28), а при перепечатке текста перевода в 1969 г. слово смысл будет выделено курсивом. Вообще настойчивое повторение слова “смысл” (еще дважды в VI строфе: “В этом ключ и смысл всего” — VI, 34-35) свидетельствует, помимо всего прочего, о скудости используемых лексических средств.

Малая кульминация на первый взгляд ничем особым не примечательна: