Ворон

Пытаясь сохранить внутреннюю рифму (у По это слова, относящиеся к разным частям речи: uncertain — curtain), Бальмонт подбирает пару абстрактных существительных, уже достаточно потрепанных в русской поэзии XIX в. (трепет — лепет). Более того — он переносит их из 13-го стиха в самое начало 14-го. (Во всех последующих публикациях “Скорбный лепет” заменен на “Трепет, лепет”.) Такая буффонада не могла не вызвать чувства раздражения у искушенного читателя. (В 14-м стихе По употребил внутреннюю глагольную рифму: “Thrilled me — filled me”). Поскольку с помощью русских свистящих адекватно воспроизвести английский звуковой ряд на -s в 13-м стихе (silken — sad — uncertain — rustling) не представляется возможным, демонстративный отказ Бальмонта от шипящих (на игре которых построено не одно его стихотворение) едва ли пошел на пользу рассматриваемому фрагменту.

Трактовка сюжета. Символы. В области трактовки сюжета Бальмонт близок Мережковскому — особое внимание уделено кульминационным фазам сюжета, тогда как “мелочи” отодвинуты в сторону.

Малая кульминация — украшение перевода:

Я толкнул окно с решеткой, тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво,
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей,
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел и сел над ней.

Наконец-то русскоязычный читатель получил возможность лицезреть древнего гордого Ворона, а не суетливую бестолковую птицу. Если По заводит птицу в комнату и сразу же усаживает ее на бюст Паллады, опуская ненужные с его точки зрения промежуточные звенья, то Бальмонт реконструирует всю картину. Его указание на то, что Ворон “взмахнув крылом лениво… взлетел” дорисовывает всю сценку, которой недостает разве что динамизма и шума. (Был вариант, мимо которого переводчик прошел: “…взмахнув крылом шумливо…”)

Как и Мережковский, Бальмонт “сдал” без боя XV — предкульминационную — строфу, причем поражение Бальмонта куда более сокрушительное. Здесь нет не только упоминания о галаадском бальзаме, но и самого мотива исцеления от муки (утешения). Более того — повторен мотив забвения, на котором построена предыдущая XIV строфа. (Это не помешало Э.Д. Удальцовой посчитать вопрос “Когда найду забвенье?” конкретизацией вопроса “Is there balm?”: иначе как курьезной такую интерпретацию не назовешь.234) Получается ничем не мотивированная тавтология, замедляющая бег художественного времени и ослабляющая кинетическую энергию вопросов, стремящихся к “высшей точке”.

Сама “высшая точка” развертывается в динамике и экспрессии:

“Ты — пророк, — вскричал я, — вещий! Птица ты иль дух зловещий,
Этим Небом, что над нами, — Богом, скрытым навсегда, —
Заклинаю, умоляя мне сказать: в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?”
Каркнул Ворон: “Никогда”.

К сожалению, стиль строфы не безупречен. Так, столкновение глагола в личной форме с семантически близким деепричастием (заклинаю, умоляя) неэффективно, причем это столкновение ощущается на фоне неблагозвучия гласных. Не очень изящно звучит и фрагмент “…в пределах Рая / Мне откроется ль святая…?” (XVI, 93-94).

Обращает на себя внимание отказ переводчика от повтора первых стихов в двух смежных строфах (XV, XVI) — повторены лишь отдельные слова.

Финал стихотворения выдержан в мрачных тонах:

И сидит, сидит зловещий, Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда,
Он глядит уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, на полу дрожит всегда,
И душа моя из тени, что волнуется всегда,
Не восстанет — никогда.

Переводчик подчеркивает контраст черного и белого цвета. 4-й стих последней строфы (XVIII, 106) наименее удачен. Бальмонт вводит сюда новую внутреннюю рифму. (В подлиннике ВР связывает два слова в 3-м стихе с одним в 4-м.) Перечислительная интонация нивелирует значение образа тени, причем тень не атрибутируется в тексте какому-либо объекту.