Ворон

“Больше никогда” — дословный перевод с английского, громоздкая русская конструкция, не передающая духа подлинника; непредставимый в устах птицы набор звуков.

“Никогда” — более экономный и реалистичный рефрен, однако звукопись слова столь же бедна (звукосимволические ассоциации слишком далеки от задуманных По). Как справедливо отмечалось, «звуковой строй слова “никогда” не только не имеет ничего общего с карканьем <…>, но и плохо совместим с интонацией грусти и меланхолии: ведь конечный слог “да” в русском языке вызывает ощущение категорического утверждения, да и попросту дискомфорта».216

“Возврата нет” — преимущества звучания рефрена налицо: появляется каркающий р. Трудно понять логику, которой руководствовалась Е.К. Нестерова, утверждая, что этим рефреном Оболенский “совершенно снимает звуковую имитацию”217 (ср. более лояльный отзыв о рефрене В. Бетаки “не вернуть”218). Недостатком рефрена является его протяженность — четыре слога (это на слог больше, чем у По) и то, что эти четыре слога приходятся на два слова. Любопытно, что в 1912 г. Александр Блок в стихотворении “Осенний вечер был. Под стук дождя стеклянный…”, содержащем реминисценции из “Ворона”, использует именно это словосочетание.

Несмотря на почти полное равнодушие переводчиков к своеобразию звукового строя “Ворона”, все они чутко отреагировали на 13-й аллитерационный стих, причем отреагировали однотипно: за Андреевским пошли Оболенский и автор прозаического переложения, за Пальминым — Кондратьев. Вариант Пальмина намного богаче варианта Андреевского: “Каждый шорох чуть слышный в ночной тишине”. Несколько особняком стоит Уманец, предложивший эффектное чередование шипящих и свистящих звуков.

Трактовка сюжета. Символы. Трактовка “Ворона” как романтической баллады о загубленной жизни с подачи Андреевского стала популярной у русских переводчиков (Оболенский, Кондратьев), причем Кондратьев придал ей ярко выраженное фольклорное звучание. Создавая свой миф о Вороне, названные переводчики мало заботились о соблюдении последовательности в передаче больших и малых событий, в раскрытии всех звеньев символьного ряда, а ведь, как справедливо отмечал Л.С. Выготский, “звуки а, в, с или слова а, в, с или события а, в, с совершенно меняют свой смысл и свое эмоциональное значение, если мы их переставим в таком порядке, скажем: в, с, а; в, а, с”.219 Пальмину удалось более или менее точно передать внешнесобытийную канву стихотворения, но с драматизмом “Ворона” переводчик явно не совладал. Игра с ‘мраком’ как ключевым концептом не приблизила перевод Уманца к оригиналу.

Неестественность и вымученность ранних русских переводов “Ворона” была следствием того, что поэтам не удавалось усвоить творческий принцип Эдгара По, не удалось увидеть “страшное в естественном”.

Трактовка сюжета самым тесным образом связана с проблемой символа. Ни одному переводчику не удалось воплотить символы стихотворения в адекватной форме; при переводе ключевого слова-символа “Nevermore” все они потерпели фиаско.

Ключевая метафора. Метафорическое выражение “Вынь свой клюв из моего сердца”, которому Эдгар По отводил столь важную роль в стихотворении, сохранил лишь (чуть-чуть усилив) автор прозаического переложения. Пальмин украсил его двумя эпитетами, один из которых, упростив (кровожадный — жадный), использовал Кондратьев. Уманец дешифровал метафору, Андреевский и Оболенский опустили метафору вовсе.

Вывод. Невнимание к философии “Ворона” и игнорирование сверхзадачи, которую преследовал в своем творении Эдгар По, привело к искажению художественной картины мира “Ворона” в ранних русских переводах. Все без исключения переводчики продемонстрировали и невысокую версификационную культуру.

Опыт переложения лирического шедевра на язык сухой прозы (на манер французских переводчиков) оказался неудачным — автор проявил благоразумие, решив не разглашать своего имени. Если перевод Андреевского — просто очень слабый перевод, то переводы Кондратьева и особенно Оболенского входят уже в явное противоречие с подлинником. Перевод Оболенского, в котором последовательно использован метод “забегания вперед” (или “форсирования событий”), можно квалифицировать как “провал”. Перевод Пальмина — единственная заслуживающая внимания, хотя так и не удавшаяся, попытка приблизиться к оригиналу.

Общая характеристика периода

Тщательный анализ восьми (учитывая варианты) русских переводов “Ворона”, созданных в относительно короткий промежуток времени (1878-1887), не снимает вопроса: почему первый русский перевод появился спустя целых 33 года после опубликования стихотворения в Америке — спустя целую эпоху в такой чутко реагировавшей на чужие литературные достижения стране, как Россия?