Ворон

Но досель, по крайней мере,
Кто ж видал, чтоб птицы, звери,
Сев на бюст у самой двери,
Произнесть могли б тогда…
(IX, 93-96)

Третьи несут на себе непреднамеренную пародийную окраску:

И сказал я: «Это слово
Заучил он в те года,
Как его хозяин злою
Был преследуем судьбою,
И порою пел с тоскою
Средь невзгоды и труда
Гимн надежде погребальный
В час невзгоды и труда:
— “Никогда, о, никогда!..”»
(XI, 113-121)

Таким образом, одного стремления переводчика передать формальные особенности подлинника и опереться на общую сюжетную схему оказалось недостаточно: хромает язык и стиль перевода, а сюжетные блоки оказались плохо состыкованными друг с другом. Довольно рискованное выдвижение в XIV строфе на передний план Ворона как медиатора между “небом” и “землей”, а также игра с ‘мраком’ как ключевым концептом перевода не сделали текст более “эдгаровским”. «Стремление видеть в Эдгаре По лишь “поэта смерти”, — замечает Е.К. Нестерова, — привело к тому, что некоторые переводчики пытались искусственно создать в стихотворении “атмосферу ужаса” (пер. Уманца)».214 Вопросы — в какой мере переводчики должны воспринимать По как “поэта смерти” и в какой как “поэта жизни” и как это обстоятельство может отразиться на качестве переводимого произведения — требуют специальной разработки. Что же касается принципов нагнетания “атмосферы ужаса”, то для переводов “Ворона” годится лишь один — основанный на постепенности и естественности.

Все сказанное объясняет дальнейшую судьбу рассматриваемого перевода, который после 1908 г. не перепечатывался.

Сравнительный анализ ранних переводов

Объем строфы и текста перевода. Единственный переводчик, сохранивший число стихов строфы (6), — Пальмин. Все остальные превысили этот показатель: Кондратьев — 7, Уманец — 11, Андреевский — 12 и 14, Оболенский — 12, 13 и 14. Андреевский и Оболенский, таким образом, не только удлинили строфу “Ворона”, но и нарушили принцип равновеликости строф.

Длина текста перевода Пальмина — 108 стихов — соответствует длине подлинника. У Кондратьева этот показатель — 126, у Уманца — 199 (198), у Оболенского — 224 (225) стиха. Рекорд принадлежит Андреевскому — 240 стихов. Слабым оправданием служила бы ссылка на короткую 8-сложную строку перевода как ¹/₂ строки оригинала, поскольку она не является полустишием (в переводах Андреевского и Оболенского).

Размер. Все переводчики отказались от 8-ст. хорея, заменив его 4-ст. ямбом (Андреевский, Оболенский, Кондратьев) и 4(3)-ст. анапестом (Пальмин). Тем самым они отказались от воспроизведения специфического ритма подлинника. Замена одного метра другим всегда губительна, в случае с “Вороном” это особо ощутимо. Если верить Гумилеву, “ямб, как бы спускающийся по ступеням (ударяемый слог по тону ниже неударяемого), свободен, ясен, тверд и прекрасно передает человеческую речь, напряженность человеческой воли”, тогда как “хорей, поднимающийся, окрыленный, всегда взволнован и то растроган, то смешлив; его область — пение”.215

Одна из причин отказа русских переводчиков 1870-1880-х годов от 8-ст. хорея — неупотребительность размера в современной им русской поэзии. Едва ли не решающее значение имел прецедент, созданный Андреевским. Он не просто провозгласил соответствие русского 4-ст. ямба английскому 8-ст. хорею, но и дал “обратный пример”: образец русского 8-ст. хорея, якобы травестирующего “печальный и мрачный” характер стихотворения. Наиболее близким к размеру подлинника оказался перевод Уманца, в котором использованы парные 4-ст. хореические строки. (Правда, перевод был обнародован лишь в 1908 г.)

Звуковой строй. Рифма и рефрены. Изменяя длину строфы, переводчики, естественно, не могли удержать и схему рифмовки оригинала. Шанс был у Пальмина, но он им не воспользовался — его три рифмы расположены в порядке, отличном от схемы оригинала. У всех переводчиков — две сквозные рифмы вместо одной; исключение составляет лишь Оболенский, однако его сквозная рифма на -ет совершенно невыразительна по звучанию (у По рифма на -or). Отказ от внутренних рифм — характерная особенность всего рассматриваемого периода. (Частичное исключение — Уманец.)

Два рифмующихся между собой рефрена “Ворона” явно смутили первых русских переводчиков. Все они (кроме Оболенского) использовали два русских рефрена с разными окончаниями. Оболенский решил проблему рифмовки, использовав один-единственный рефрен, что еще хуже.

Обладающий звукоподражательным эффектом рефрен-символ “Nevermore” — камень преткновения для переводчиков. Были опробованы три варианта:

“Больше никогда” (Андреевский, Аноним).

“Никогда” (Пальмин, Кондратьев, Уманец).

“Возврата нет” (Оболенский).