Влюбленный злодей

– Так, может, вы сами осматривали вашу дочь на предмет того, какого рода насилие было над нею произведено?

– Понимаете, Юлии только шестнадцать лет. И воспитание, ею полученное, не позволяет без нежелательных последствий касаться таких тем, которые бы… – Амалия Романовна замолчала, подбирая слова. Похоже, она не нашла нужных и закончила так: – Нет… Я не осматривала Юлию. Мы с Александром Юльевичем просто щадили нашу бедную девочку…

– Ну, а она сама что рассказывала о том, какого рода насилие было сотворено над нею? – спросил я.

– Она говорила, что этот мерзкий человек нанес ей множество побоев и даже укусов, – отозвалась Амалия Романовна.

– И более она ни о чем не говорила? – снова спросил я.

– В тот день ни о чем, – последовал ответ.

– А вы как-то объяснили для себя кровавые пятна на полу и ночной сорочке дочери? – вынужден был я задать и такой вопрос.

– Я подумала, что от сильного потрясения у Юлии пошла носом кровь, – ответила Амалия Романовна. – Такое у нее иногда случается.

– А когда вы узнали, от чего действительно эти кровавые пятна на ночной сорочке вашей дочери? – спросил я.

– Чрез три недели после случившегося, – тягостно вздохнула графиня. – Юленька долго просила у меня прощения, что утром после нападения рассказала не все, а потом призналась, что этот мерзкий человек нанес ей несколько ударов ножом по ногам и бедрам. Отсюда и кровь…

– После этого разговора с дочерью вы вызывали доктора, чтобы он осмотрел и зафиксировал имеющиеся раны на ногах и бедрах? – поинтересовался я, предполагая, что именно скажет мне Амалия Романова, судя по прежним ее ответам. И не ошибся. Графиня Борковская посмотрела на меня и несколько удивленно пожала плечами:

– Конечно, нет. Причины этого вам уже известны.

– Тогда последний вопрос… – Я немного помолчал, поскольку то, о чем я хотел спросить, было очень серьезным. – Юлия Александровна сказала вам, кто был «этот мерзкий человек»?

– Да, сказала, – ответила Амалия Романовна. – Это был поручик Скарабеев…

Мы оба немного помолчали.

– А мне можно поговорить сейчас с вашей дочерью? – прервал я случившуюся паузу.

– Боюсь, что нет, – последовал ответ.

– Почему? – спросил я.

– После всего случившегося она до сих пор очень слаба и сделалась нездоровой, – сокрушенно покачала головой Амалия Романовна.

– Понимаю, – кивнул я. – Но по долгу службы мне все равно надлежит допросить ее, конечно, когда это будет возможно… А кто ее пользует, позвольте узнать?

– Наблюдает и лечит ее доктор Мокроусов Зиновий Федотович. Он лучший в городе специалист по женским нервическим заболеваниям, – промолвила Амалия Романовна. – Но я и без него могу сказать, что лучшим временем для беседы с нею, – Борковская, как мне показалось, сознательно заменила казенное слово «допрос» на домашнее «беседа», – является время с полуночи до четверти второго… В этот промежуток времени болезнь ее отступает, и Юленька становится прежней нашей девочкой, к которой мы все так привыкли…

Глаза Амалии Романовны увлажнились, и она отвернулась, не желая, видно, чтобы я увидел ее слезы.

– Прошу прощения, – проявил я чрезвычайную деликатность, – а четверть второго – это то самое время, когда в комнату Юлии Александровны… пробрался…

– …Скарабеев, да, Скарабеев! – Амалия Романовна приняла мое замешательство за неуверенность в том, что «этим мерзким человеком» был именно поручик Скарабеев. И твердо добавила: – Да, совершенно верно. Ужасный кошмар, случившийся с моей дочерью, по времени произошел в четверть второго. С тех пор после этого времени у Юленьки начинаются нервические припадки.

Отметив для себя, что мне непременно следует, пользуясь терминологией Амалии Романовны, «поговорить» с доктором Мокроусовым, я все же решил продолжить:

– А можно как-то… устроить наш разговор с Юлией Александровной?

– Я поговорю с ней и сообщу, когда вам можно будет прийти, – ответила Амалия Романовна.

– А это удобно? – поинтересовался я. – В такое-то позднее время?

– Ну, раз разговора с ней нельзя избежать… – Амалия Романовна посмотрела на меня и как-то обреченно вздохнула: – Вы где остановились?

– В гостинице «Париж», – ответил я.

– Хорошо, – констатировала Борковская и замолчала, устремив взгляд в одну ей видимую точку.

– Прошу прощения, – нарушил я молчание, с каждой секундой становившееся все более тягостным, – я могу побеседовать с горничной Юлии Александровны?

Амалия Романовна перевела взгляд на меня, затем взяла колокольчик и позвонила. На зов явилась девушка-крестьянка, словно сошедшая с одноименного полотна известного художника-передвижника Ярошенко. Тот же платок в горошек на голове, та же сорочка и сарафан под ситцевым передником. Тот же робкий взгляд, опущенный долу. Ну, разве что горничная Юлии Борковской была чуток пошире в кости и порябее лицом. А так – копия…