Влюбленный злодей

– Конечно, – незамедлительно последовал ответ. – Знаете, – тут отставной поручик немного помолчал, решая, говорить мне это или нет, – находясь тут, многое начинаешь понимать. Вообще, когда у тебя круто меняется жизнь, то есть ты шел куда-то прямо и не оглядываясь, но тебя вдруг остановили и заперли вот в таком помещении, – Виталий Ильич уныло окинул взглядом свою камеру, – то по прошествии некоторого времени к тебе приходит понимание того, что произошло. И понимание причин произошедшего. Пусть не вдруг, но вы постепенно находите потайной смысл во фразах, якобы случайно оброненных словах, взглядах и поступках людей, что вас окружали. Вы будто прозреваете. Туман рассеивается, с глаз спадает пелена… – Скарабеев замолчал, посмотрел в угол камеры, потом перевел взгляд на меня: – Вначале я думал, что все происходящее со мной – это происки поручика Депрейса, который приревновал меня к Юлии Борковской и вознамерился сделать так, чтобы выставить меня в невыгодном свете и рассорить нас. Думал, что подметные письма, якобы написанные мною, – его рук дело. И то, что генералом в оскорбительной форме и отнюдь не наедине мне было отказано от дома, я считал следствием наушничества поручика Депрейса и его козней. Но потом я изменил свое мнение…

– Когда случилось это «потом»? – не преминул я воспользоваться возникшей паузой.

– Когда мне предъявили обвинение еще и в надругательстве над Юлией Борковской, – просто и без обиняков ответил Виталий Скарабеев. – Будто бы я ночью проник в ее комнату по веревочной лестнице, повалил ее на пол, избил, изрезал ножиком ноги и бедра и намеревался совершить акт полового надругательства. И только, мол, горничная, когда стала стучаться в дверь, спугнула меня, и я убежал так же, как и пришел, – через окно… – Виталий Ильич криво усмехнулся: – Это ведь все с ее, Юлии Александровны, слов записано. Кроме нее, в той комнате меня никто не видел. И когда ворвалась горничная, будто бы сломав дверной запор, то в комнате кроме своей барыни она никого не увидела…

– То есть ничего этого, в чем вас обвиняют, вы не совершали? – приготовился я записывать. И записал: «Нет, не совершал».

Виталий Ильич поднялся с нар, подошел к рукомойнику, плеснул себе в лицо пригоршню воды, после чего вернулся на свое место.

– Так вот, – продолжил Скарабеев, – я изменил свое мнение относительно поручика Депрейса и стал думать, что это все подстроила сама Юлия. Причины, чтобы отомстить мне, у нее имелись: я привел сравнение ее с матерью не в пользу Юлии, а главное, – не возымел к ней чувств, каковые она от меня ожидала. Для девушки это, наверное, очень обидно и даже оскорбительно. Так что я ее, получается, обидел дважды…

– Не думаю, чтобы эта юная девушка столь нагло и изобретательно могла бы… – хотел было я возразить отставному поручику, но тот не дал мне договорить и резко продолжил:

– Я тоже теперь так не думаю. Вернее, я не столь категоричен, как ранее. И не хочу ни на кого указывать и подозревать. Поскольку могу ошибиться, равно как ошибаются и на мой счет.

Я поднял взгляд на Виталия Ильича и увидел в его глазах горе. В словах отставного поручика укрывалась правда. У людей, свойственных к аналитическому мышлению, волею случая оказавшихся в каземате, вполне достаточно времени, чтобы все обдумать и понять, почему столь жестоко обошлась с ними судьба. Нередко такое чувство называют прозрением.

* * *