Via Combusta

Из уголков глаз по носу Романа скатились в ладонь большие горячие капли и стали скапливаться там в солёную мокрую полоску. Мужчина опустил голову вниз, и эти капли полетели на пол и стали расплываться там, превращаясь в серые концентрические окружности. Женщина не знала, что делать, лишь понимала, что больно задела собеседника за живое, поэтому наблюдала и хранила молчание. Продышавшись, Роман открыл глаза и уставился в окно, пытаясь отвлечься на непонятный рисунок Есении. Там, внизу, за оконным рисунком, молодой парень у внедорожника отсчитывал бумажные банкноты двум дворникам с лопатами. Их среднеазиатские лица светились блаженными улыбками, получив полное удовлетворение от размера оплаты за столь незначительный объём работ. Роман снова закрыл глаза и глубоко вздохнул. Чёрт, как у них всё просто. Как же у этих уродов всё просто. Нагадил и откупился. Прямо в сердце, в душу, обществу наплевал, а проложился бумажкой и пошёл себе гулять дальше, белый весь и пушистый. Сегодня он на газоне деревцо замял, а завтра человека на тротуаре переедет. И так же, ровно так же, за бумажку ему всё с рук и сойдёт. Неужели это не социальное уродство? Неужели мы так, всерьёз, хотим жить? Господи, страшно-то как…

– Прекратите, – ещё раз повторил Роман свою просьбу нарастающим голосом. – Не надо, прошу вас. Не надо. Вот моя визитка. Как будете готовы встречаться – звоните. Сегодня бессмысленно обсуждать что-то. День ненормальный с самого утра. Ужасный день. Пойду, вашего мужа проведаю. Если он там ещё не сдох. Честь имею.

– Постойте, Роман Константинович, – положив одну руку на запястье оперативника попросила девушка, а другую руку приложив к груди, теребя медальон. – Постойте. Простите меня, если я вас чем обидела, Христом Богом прошу, простите. У меня сейчас такое состояние, что до сумасшествия рукой подать. Голова просто раскалывается, и глаз один не видит ничего и чешется. Я себе места здесь не нахожу. Меня к сыну не пускают. Я здесь сижу, сама себя изнутри грызу и выедаю. Разве что на людей не бросаюсь окружающих. Стараюсь держать себя в руках. Но сердце, вы должны понять, сердце-то материнское не унять никак. Я же там должна быть. С ним. Понимаете?

– Есения Максимовна, я вас понимаю и зла на вас не держу. Простите и вы меня, если я вас чем задел, – подсаживаясь обратно к собеседнице поддержал её тон Роман. – Мне заведующая рассказала про ваш ночной инцидент. Смотрите, что я могу для вас сделать… Если вы напишите мне объяснительную, что по итогам данного инцидента вы не имеете претензий к администрации и сотрудникам больницы, то я постараюсь убедить заведующую написать мне аналогичную бумажку и пустить вас к сыну. Тем более, его из операционной перевели в палату интенсивной терапии. Но вы должны и докторов понять, Есения Максимовна. Операция шла двенадцать часов, сложнейшая операция. Хирурги боролись за жизнь вашего ребёнка всю ночь и сделали всё возможное, чтобы снять угрозу его жизни. Они не могли вас туда впустить. Не могли. Понимаете?

– У вас есть бумага и ручка? – глухо переспросила Есения, обессиленно глядя в окно. – Говорите, что надо писать…

Глава 4.

Москва. Начало мая.

НИИ скорой помощи им. Н.В. Склифосовского.

Где-то года три назад.

Дожидаясь получения разрешения на общение с подозреваемым, Роман заснул ноги с промокшими и заметно потяжелевшими ботинками под радиатор отопления и устало смотрел на московский индустриальный пейзаж из окон очередного городского храма Гиппократа, на сей раз взрослого. Погода не отходила ни на шаг от бесчеловечных прогнозов синоптиков и, по слухам, такая мутная хрень могла продлиться ещё недели три, считай, чуть не до самого лета. И это нужно было как-то пережить, учитывая достаточно холодную прошлую зиму.

То ли от переохлаждения, то ли от переутомления зубы молодого человека предательски постукивали, и хотелось как можно теснее соприкоснуться продрогшими ногами с пластинчатой батареей, которая, как назло, грела настолько деликатно, настолько уважительно, что её работа была совершенно еле уловима. Сказывалось всё. В первую очередь, хлюпающие ботинки, спрятанные от посторонних глаз голубоватым полиэтиленом больничных бахил. Во вторых, накатывала усталость. Усталость того порядка, когда начинаешь выполнять действия на полном автомате, словно в прострации. Мозговая деятельность разбегается от тебя во все стороны, носится по периметру черепной коробки хаотичными скачками и наотрез отказывается собираться во что-то законченное, целостное.