Век Филарета

    Дипломатическая борьба побуждала царя совершать много­численные путешествия по Европе, которую он считал столь же, если не больше, своим домом, сколь и Россию. Но удивительная империи, раскинувшаяся на трех континентах, была все же дороже: то была его родина и его мастерская.

   В конце января 1809 года состоялось освящение возведенного по проекту Кваренги института благородных девиц. Матушка просила его непременно присутствовать, но государю самому интересно было посмотреть на новое укра­шение его столицы.

   Путь от Зимнего был неблизкий, однако гнедая шестерня, лихо подгоняемая первым царским кучером Ильей Байковым, домчала их по накантному насту быстро и покойно. Тяжелая карета, поставленная на полозья, едва покачивалась на смягчающих тряску  ремнях, Александр Павлович, его мать и супруга невольно заговорили о том, насколько приятнее ездить по русским дорогам зимою, чем летом.

   На подъезде к Смольному стояли два стройных ряда семеновцев с ружьями «на караул», во дворе самого института —преображенцы.

   Здание производило сильное впечатление. Спланированное «покоем», оно было обращено крыльями к парадному двору. Центральная часть, украшенная восьмиколонным ионическим портиком с фронтоном, была вознесена на мощное арочное основание. Тут были красота, строгость и величие. Правда, никакого сходства со Смольным монастырем…. Но он в прошлом, как и вся допетровская и послепетровская Русь. Пришло время императорской России.

   Во время молебна и освящения государь осмотрел внутренние покои института и выразил свое удовлетворение отсутствием рос­коши.

   — Полагаю, девицам из благородных семей приличнее вос­питываться в скромной обстановке.

   — Vous avez parfaitement raison /Вы совершенно правы/,— заметил шедший рядом князь Голицын,— научиться мотовству проще простого, оно в самой женской природе.

   Вдовствующая императрица погрозила пальцем известному насмешнику, но не могла удержаться от улыбки.

  — Кстати, князь, почему из синодских присутствует только Феофилакт? — поинтересовался государь,— Это  очень неверно и... очень по-русски! — отчуждение духовенства от светских церемоний. Тут ведь, кажется, вполне богоугодное дело творится, но наши святые отцы предпочитают свои кельи. Быть может,они правы, быть может... Ну чем им плохо императорское общество?

   — Простите, ваше величество, но в последнее время именно императорское общество становится не совсем приличным,— с невинным видом ответил Голицын, намекая как на Бонапарта, так и на негритянскую «империю» на острове Сан-Доминго.

Елизавета Алексеевна не удержалась от смеха, но император покосился на жену недовольно.

— Шутник ты, князь,— только и сказал он.

Следствием мимолетного разговора стало приглашение князем Александром Николаевичем членов Синода и всех лиц, которых они пожелают взять с собою, на большой придворный бал, за­ключавший в конце февраля масленицу.

   Нигде не проявлялись так ярко главные черты петербургской жизни — власть и богатство,— как на парадах и балах. Война была делом обыденным, повседневным. Армейские полки шли на север, на запад, на юг, утверждая силу и мощь Российской империи. Гвардия принимала меньшее участие в боевых действиях, но ее роль значила не меньше. Память о пугачевщине и европейских революциях делала гвардию первым орудием в утверждении са­модержавной власти. Парады и смотры на Марсовом поле и в Красном Селе, еженедельные разводы в столичных манежах при­учили гвардейские части к постоянной готовности выступить, а петербургское общество —к армии.

   Военная служба была самой естественной и обыкновенной для дворянства, военный мундир был не просто моден, а почетен и уважаем. Даже дамы отличали форму драгун от улан, семеновцев от преображенцев, отдавая все же предпочтение лейб-гвардейцам гусарского полка с их умопомрачительными киверами, обшитыми смушкою ментиками, красными доломанами и голубыми или белыми чикчирами, украшенными золотистыми шнурами и выкладками.

   Военные мундиры создавали на балах особенно красочный элемент рядом с воздушными нарядами дам и девиц, в свою очередь сверкавших кто молодою красотою, кто обаянием и очарованием, кто попросту блеском бриллиантов — но сколько было таких что сочетали и то, и другое, и третье!

   Беззаботной радостью бала наслаждались не только молодые люди. В тот февральский вечер в Таврический дворец съехался весь светский Петербург.

   Все невольно оглядывались на молодую графиню Анну Алексеевну Орлову- Чесменскую, надевшую сегодня свои знаменитые жемчуга. За спиной графини тут же заработали языки, называя возможных кандидатов в женихи.

   - Э, мать моя,- говорила собеседнице жена обер-священника Державина, - верно вам говорю, что графиня замуж не собирается. У нее иное на уме. Второй день только, как вернулась из Сергиевой пустони, а скоро опять туда собирается.

   - Возможно ли? Такая молодая, с таким богатством... Триста тысяч годового дохода!...     –понизив голос добавила собеседница.—  Неужто хочет постричься?

   — Знать не знаю, мать моя, а врать не хочу,— отвечала Державина.