Век Филарета

    Вечером отправились к архиепископу калужскому Феофилакту. В его покоях царил иной дух, чем в митрополичьих. Мебель вся вызолоченная, натертые воском полы покрыты большими малиновыми коврами, на стенах картины в больших золоченых рамах на темы из мифологии. В кабинете, сплошь заставленном высокими книжными шкафами с множеством книг на русском и иностранных языках, было на удивление светло от многих свечей в кандилябрах на овальном столе орехового дерева, на камине с отодвинутым экраном, на громадном письменном столе, заваленном стопкам  бумаг и книгами.

   Архиепископ поднялся навстречу входящим, и Филарет удивился, какого он большого роста. Феофилакт был по-гвардейски высок, плечист, темноволос, черты лица крупны и резки. Даже дома он носил богатую муаровую рясу, переливавшуюся оттенками синего цвата. А когда вышел из за стола, на ногах сверкнули башмаки расшитые золотом.

   Сан архиепископа он получил только на минувшее Рождество, ныне же ожидал перевода из третьеклассной калужской во второклассную рязанскую епархию он не опровергал слухи о том, что преосвященного Амвросия намереваются перевести в Новгород, а освободившуюся петербургскую митрополию предоставят ему. Обер-прокурор не имел с ним разногласий, друг Михайло Сперанский оставался довереннейшим лицом государя, благоволение со стороны императора и императрицы не уменьшалось. Феофилакт понимал, что звезда его карьеры набирает все большую высоту, и это наполняло его властолюбивую душу счастьем и гордостью.

   Он оглядел стоявшего в напряжении невысокого и худого монашка в бедном подряснике. Простоват больно, хотя в карих глазах видны ум и характер. И этот пригодился бы, не будь из платоновского круга. Феофилакту сообщили, что Филарет известен близостью к московскому митрополиту, еще в семинарском звании был его иподиаконом, и именно об его отзыве более всего печалится Платон. Сообщили также и о больших познаниях молодого монаха... Хотя какая может быть наука в захолустной

Москве!

   —  Чему учился?

   — Философии.

   — Что есть истина? — спросил резко.

На мгновение кроткие глаза потупились, а затем монашек негромким голосом, но ясно и обдуманно отвечал, что истина философская есть то-то, а истина метафизическая есть то-то, с цитатами на латинском, греческом и еврейском.

   — Что есть истина вообще? — спросил архиепископ. Филарет растерялся. Он не понимал, чего хочет высокомерный владыка, но не смел уточнить вопрос. Впервые после домашней обстановки лавры он ощутил бесправие низшего перед высшим. Филарет молчал, и архимандрит Евграф поспешил прийти на помощь.

   — На этот вопрос, владыко,— почтительно сказал он,— не дал ответа и Христос Спаситель.

   Феофилакт промолчал и жестом пригласил Филарета садиться. Этот монашек чем-то его раздражал. Знающ, мыслит правильно, робеет, но вид какой-то постный, верно, ханжа первостатейный...

   — Что же ты не читал новейшей философии?.. Да ты владеешь ли французским?

   — Нет, владыко.

   — Так надобно выучить. Непременно следует учиться новым языкам, в особенности французскому, на котором пишут и переводят все самое примечательное в науке,— говорил громко и внушительно, поглаживая черную бороду рукой, на которой посверкивали в пер­стнях темно-красный рубин и ярко-голубой сапфир.

   На этом аудиенция закончилась. Филарет и Евграф прошли через анфиладу комнат, и лакей в напудренном парике закрыл за ними дверь.

   Последствия двух визитов сказались вскоре.

   Митрополит Амвросий предназначил Дроздова для препода­вания высшей риторики в новой духовной академии с назначением на должность бакалавра. Однако архиепископ Феофилакт вы­двинул на ту же должность своего кандидата — калужанина Ле­онида Зарецкого, также только что прибывшего в столицу по вызову комиссии, и сумел провести его. Филарет оказался без места и назначения, в положении неопределенном.

                                                     Глава 2

 СЕВЕРНЫЙ ВАВИЛОН

   День проходил за днем, а он все сидел в комнатах ректора, выходя лишь на утренние и вечерние службы в Троицкий собор и Благовещенскую церковь. После вечернего правила разворачивал на полу свой тощий тюфяк и укладывался, желая поскорее уснуть. Каждое утро он с надеждой ожидал новостей, а их не былo. Обычно легкий на письма, он не мог заставить себя написать ни родным, ни владыке Платону. Отец Евграф уговаривал его пойти погулять, но Филарет отговаривался то нежеланием, то болью в ногах. На душе было смутно.

   Унизительный экзамен, которому подверг его архиепископ Феофилакт, будто открыл глаза на очевидные вещи, о которых и ранее знал, но то знание было отстраненным, его напрямую не касалось. В детстве казалось, все огорчения остаются вне церковной ограды, внутри ее —покой и отрада. Но нет мира и за церковными стенами... Как жить в этом ледяном и враждебном  городе? Как оставаться верным своему монашескому долгу, избежать соблазнов и искушений? Было бы служение трудное — положил бы все силы, но почти месяц прошел, а никому не нужен со всеми своими талантами!..