Век Филарета

   Неземные, нечеловеческие мир и покой исходили от образа Святой Троицы работы древнего богомаза. Чудное смиренное согласие ощущалось в наклонах фигур и поворотах голов трех вечно юных странников, в сосредоточенной пустоте сидящих во­круг чаши, в которой будто вся мудрость мира.

   Он вышел из храма незадолго до полуночи. Вокруг стояла темнота, фонарь мерцал лишь у входа в митрополичьи покои. Сиял легкий снежок. Мороз был некрепок, но снег под сапогами похрустывал. На невидимой в темноте красавице колокольне ку­ранты отбили получас, и вновь мягкая тишина опустилась на лавру. Все такое родное вокруг, такое свое, что невозможно, кажется, расстаться...

   Вот и иноческий корпус. Дверь бухнула. Заспанный мона­шек-привратник едва поднял глаза на Филарета, встряхнул го­ловой и стал перебирать четки. У самого Филарета веки уже слипались, тянуло на жесткую койку, но следовало совершить вечернее правило. Опустившись на колени перед образом Спа­сителя, он, едва шевеля губами, повторял привычные слова молитв и отбивал земные поклоны.

   Господь предлагает новую дорогу, и надо идти по ней. Не стоит гадать, что там встретится, дано будет то, что предназначено. Предаться в волю Божию и все принимать, как от руки Его... Сомнения отступили. Дух его вновь был тверд и ясен.

Часть вторая

     НЕВСКИЕ ВЕТРЫ

Глава 1

 СКРОМНЫЙ ИНОК

   Зима в Санкт-Петербурге время неприятное, особенно в январе. Даже старожилы с трудом переносят крещенские морозы с пронизывающими до самого нутра ветрами. В такие дни и Невский проспект становится малолюдным, а уж за Литейным или на  Охте сереньким тусклым утром увидишь только спешащих в канцелярии чиновников, засунувших нос в воротники шинелей; замотанных в платки чухонок, разносящих молоко, сливки, сметану, да дворовых людей, посланных господами по срочной надобности. Катят редкие еще сани с дровами и иною поклажею. Закутанные в бараньи тулупы извозчики уж и не высматривают седоков. Изредка промчится всадник в военной форме или курьерская тройка.

   Однакоу застав вечно заспанные отставные солдаты записывают как положено, имена и чины приезжающих в столицу, после чего поднимают шлагбаум — катите, люди добрые. 6 января 1809 поднялся шлагбаум Московской заставы и для только что прибывших троицких учителей. Вскоре возок миновал мещанскую застройку, и открылась взорам приезжих необъятная широта и протяженность Невского проспекта, на одном конце которого просвечивал золотой шпиль Адмиралтейства, а на другом, ближ­нем, высились постройки Александро-Невской лавры.

   Спутники Филарета проснулись и, потирая заспанные глаза, выпрямляя затекшие ноги, крестя кривящиеся невольной зевотою рты, вглядывались в дома, фонарные столбы, редких прохожих.

   Сердца их бились сильнее обычного.

   Ямщик на мгновение придержал тройку в воротах, снял гро­мадную овчинную шапку, перекрестился и повернулся к седокам:

   — Приехали, господа хорошие!

   Тройка подкатила к крыльцу митрополичьих покоев, и тут обнаружилось, что иеродиакон Филарет не может идти. Выйдя из возка на негнущихся ногах, он вдруг покачнулся и упал в снег.

   — Что с тобою, отче Филарете? — наклонился к нему Андрей Платонов.

   — Ноги!..— только и сказал тот, подавляя мучительный стон. В пути он жестоко отморозил ноги. Ночью не мог спать, товарищи навалились на плечи с двух сторон, будить их казалось неловко, а от тесноты было поначалу только теплее. Сквозь дрему он ощущал, как холодно стало ногам, потом мягкая боль прошла от колен до пяток, потом ничего не чувствовал. В покоях ректора Александро-Невской духовной академии Филарета положили на широкую лавку. Ноги терли снегом, шерстяной варежкою, и мало-помалу чувствительность вернулась.

   — Ну, как ты? — склонился над ним архимандрит Евграф.— Полегче?

   Так хорошо было после трудной дороги и волнений увидеть родное лицо, что Филарет невольно улыбнулся:

   — Вас увидел, отче, и сразу вся хворь прошла.

   Они обнялись и расцеловались. Есть сродство душ, необъяс­нимое в житейских понятиях, и счастлив тот, кто испытал это сближение поверх различий в возрасте и положении, кто ощутил удвоение своих сил и радости. Зудящее беспокойство Филарета стихло от взгляда друга и учителя, в котором он читал: «Я все тот же. Сердце мое открыто тебе...»

   — Товарищи твои ушли в братский корпус устраиваться...

   — Так я пойду! — Филарет живо вскочил с лавки и схватился за свой узел.

   — Никуда я тебя такого не отпущу! — решительно заявил ар­химандрит.— Останешься у меня. Морозы стоят небывалые, в тридцать градусов. У меня и топят получше, и за ногами твоими сам посмотрю, и поговорим наконец вволю! Идти-то можешь?

   — Вашими молитвами! — с облегчением отвечал Филарет.— Сам не понимаю, что такое приключилось.

   — Ну что же, брат,— с обычной своей мягкой полуулыбкою произнес отец Евграф,— дай-то Бог, чтобы сегодняшнее твое огорчение стало самой большой неприятностью в столице. Пойдем в мою келью.