Век Филарета

    — Это ведь ваши московские журналы открыли войну против монашества. Называют его анахронизмом,— с горечью говорил владыка Игнатий.— Могли бы говорить откровеннее: само хри­стианство становится анахронизмом. В Саратове преосвященный подписал книгу для сбора на новый собор. Сборник был принят только в два дома, в каждом дали ему по пятнадцати копеек серебром. Между тем строится в городе огромный театр — будто взамен собора!.. Смотря на современный прогресс, нельзя не со­знаться, что он во всех началах своих противоречит христианству и вступает в отношения к нему самые враждебные.

    — Время мглы и мрака,— согласился митрополит.— Хочешь выйти из неясного положения и попадаешь в более темное. Претыкаются и те, которые кажутся хорошо видящими. Живем посреди искушений, но боюсь искушений впереди, потому что люди не хотят их видеть, ходят между ними как бы в безопас­ности.

    Филарет сидел напротив за столом, установленным хлебом, сухарями, вареньем, икрою. Самовар еще дымился парком, но собеседники забыли про чай. Митрополит потирал зябнувшие руки в белых нитяных перчатках и слушал.

    — Одна особенная милость Божия может остановить нрав­ственную, всегубящую эпидемию,— продолжал владыка Игнатий,— остановить на некоторое время, потому что надо же исполниться предреченному Писанием!..

    И когда Oн снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри.

   И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч...

    В те же февральские дни редактор «Домашней беседы» был приглашен митрополитом Исидором на чашку чаю. После все­нощной в Троицком соборе Александро-Невской лавры Виктор Иванович зашагал к мирополичьим покоям, в которых стал частым гостем. Путь от собора был недолог.

    Аскоченский в прихожей сбросил на руки швейцару шинель, подбитую бобром, оправил перед зеркалом редкую шевелюру и двинулся на второй этаж. Был Виктор Иванович росту среднего, лицом кругл и полон. Бороду и усы он брил. Твердо сжатые губы и очки придавали лицу выражение строгое, пока в разговоре что-нибудь не задевало журналиста, и тогда рот его кривился усмеш­кою, а у глаз возникали морщинки. Митрополит Исидор как раз и любил Аскоченского не только за твердо православный дух, но и за веселость.

    После слов о погоде и сегодняшней службе владыка задал вопрос, ради которого и хотел видеть журналиста:

    — Скажите-ка мне, Виктор Иванович, что вы думаете о «Пра­вославном обозрении». Вы так сильно разделали москвичей сво­ими статьями, что и святитель московский взволновался. Письмо вот прислал. Пишет, что в журнале дух верный, что рассуждают о всяком лишь с православной точки зрения. У вас-то получается иначе... а?

    — Объясняюсь, ваше высокопреосвященство,— ровным голо­сом начал Аскоченский, чувствуя, как внутри у него все закипает.— Главнейшим долгом своим почитаю я утверждение истинных основ православия. Разоблачение писания отца Феодора Бухарева предпринял я единственно ради того, чтобы не допустить умаления православия перед лицом грязной и наглой современности. Из­волите видеть: критик из «Православного обозрения» вздумал похвалить книжонку Бухарева — насквозь пропитанную духом века сего — за «оригинальность своеобразного воззрения на право­славие». Какое может быть своеобразие в деле веры? Какая может быть оригинальность в истолковании христианского учения, ка­нонизированного Вселенскими соборами, раз и навсегда

определившими один истинный взгляд на все догматы и предметы верования? Все прибавляемое к сему в лучшем случае — суета, в худшем — ложь и хула!

    Многое испытал к пятидесяти годам Виктор Иванович Аскоченский. Холодные ветры жизни быстро погасили прекрасные порывы и упования юности; измены друзей и смерть горячо лю­бимой жены заставили усомниться в своих идеалах: преследования начальников отвратили от государственной службы.. Ум яркий, но неглубокий в сочетании со скептицизмом и несмешливостью побудили его обратиться к журналистике. Бойкое перо Аскоченского вскоре сделало его журнал самым известным в обеих сто­лицах и провинции. В то же время удары судьбы сильно помяли Аскоченского, но не убавили в нем веры. В шабаше хлынувших на Русь еретических, нигилистических, социалистических и иных идей он сразу увидел огромную угрозу для веры и церкви и ощутил себя призванным на борьбу с этим злом. Книга архимандрита Феодора Бухарева о современности и православии, в названии которой не случайно православие было поставлено на второе место, особенно возмутила его — то была прямая измена!