Век Филарета

    В молодости Аскоченский сам задумывался о возможности священства и монашества, хотя не чувствовал к сему призвания, однако и то и другое служение почитал очень высоким. И вдруг мальчишка, понахватавшийся вершков в семинарии и академии и волею случая делающий обычную карьеру черноризца, забывает свой священный сан и бежит навстречу веку сему, крича: «Ты прав! В тебе истина!..» Окажись он на месте Бухарева, как бы истово он служил! Как вел бы за собою паству!

    —...Он не православен, этот архимандрит! Вторая заповедь Господня говорит: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Бу­харев же утверждает иную заповедь, современнейшую: «Смейся, веселись, гуляй, играй, живи в свое удовольствие, лови минуты наслаждения — вот тебе и счастье! На то балы, театры, моды, на то нам дана ци-ви-ли-за-ция!» Пятая заповедь Господня гласит: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». Отец Феодор же утверждает заповедь от современности: «Все и все— для тебя, а ты ни для кого и ни для чего! Иному нечем жить — пусть себе умирает, только бы тебе было хорошо!»

    — Не слишком ли вы сильны в своих выражениях, Виктор Иванович? — Митрополит Исидор, считавший себя учеником Филарета и бывший некогда его викарием, не мог не ощущать, что подобные рассуждения принесли бы огорчение первосвятителю московскому.— Цензура пропустила, митрополит пропус­тил, а вы находите журнал вредным по направлению... Закрывать его, что ли?

    — Отчего же,— мгновенно остыв, развел руками Аскоченс­кий.— Они — не Бухарев. Я им дал урок, в следующий раз при­задумаются, кого хвалить и за что.

    — А про Бухарева что скажете? Слышно, он через Головина выйти хочет на великого князя Константина, дабы напечатать свое толкование.

    — Тут, владыка, у меня ответ один: костьми лягу, а не допущу! В давние времена авва Феодор Фермейский говорил: если ты имеешь с кем-либо дружбу и случится ему впасть в искушение блуда, то, если можешь, подай ему руку и извлеки его. Если же он впадет в ересь и, несмотря на твои убеждения, не обратится к истине, то скорей отсекай его от себя, дабы и самому тебе не упасть с ним в бездну!.. Будемте стоять твердо на своем!

    Снежок перестал сеять, небо очистилось. Ослепительно яркое солнце открылось в зените, осветив город за спиною отца Феодора и раскинувшуюся впереди слободу, занесенное снегом кладбище и неоглядные дали. Бухарев остановился, припоминая, где свер­нуть, но тут приметил темнеющую толпу у неказистого бревен­чатого домика и решительно ускорил шаг.

    Оказавшись на перепутье, удрученный неудачами, почти кру­шением всей своей деятельности, в которую всего себя вкладывал без остатка — и напрасно! — Бухарев спешил к своему духовному наставнику отцу Петру Таманицкому, известному далеко за

пре­делами Углича.

Восьмидесятилетний отец Петр более пятидесяти лет назад заболел падучей и был отставлен от священнических обязанно­стей, но именно тогда открылись в нем дары прозорливости и мудрости духовной. Поначалу иные смеялись над полоумным по­пом, бегавшим полуголым по городу и кричавшим «Пожар!», но поелику пожар действительно вскорости наступал в том месте, к отцу Петру начали прислушиваться.

    Дурных людей он обличал, добрых наставлял и предсказывал им успехи или неудачи, иной раз не прямо, а иносказательно, заставляя при себе читать или петь, что-нибудь сделать или при­нести с недалекого берега Волги. Подаренные ему вещи и деньги отец Петр раздавал бедным, оставляя себе самую малость, на что его содержали родственники.

    Ожидавшие возле крыльца приема мужики и бабы расступа­лись, давая дорогу монаху. Сотворив молитву, отец Феодор вошел в избу.

     В красном углу горницы под киотом с бледной лампадкой, сильно согнувшись и прислонившись боком к подоконнику, сидел старец. Белые с желтизной, сильно поредевшие волосы открывали высокий лоб, иконописно правильное исхудало-бледное лицо было обрамлено длинной белой бородою. Он с трудом поднял голову и глянул на вошедшего.

    — А, пришел...— неожиданно весело сказал старец. Глаза его вдруг загорелись, став совершенно молодыми. Иные называли его взгляд безумным, иные пророческим. Отец Феодор верил старцу.— Евдокея! — позвал старец и приказал вошедшей бабе: — Подай нам с отцом Феодором трапезу!

    — Что ж подавать? — вытаращилась баба.— Ты только что кар­тошку поел...

    — Да хоть чего подай,— настаивал все так же весело старец.— Отец Феодор пришел разделить со мною, грешным, трапезу.

     Бухарев сел на лавку напротив старца. Их разделял чисто выскобленный стол, на котором стояло блюдо с краюхой ржаного хлеба и солонка. Заготовленные слова объяснения не шли на ум, отец Феодор понял, что старец и так все знает.